Суер-Выер и много чего ещё

Пока сушились вещи, пока варилась похлёбка, я взял удочку и спустился вниз, к озеру, к воде.

У подножия холма в заливе я увидел два плота. Они стояли рядышком под черёмухой. Один плот был старый и гнилой, а другой — на вид совсем новый, крепкий. Брёвна, составляющие его, скреплены были железными скобами. Ни весла, ни шеста я не нашёл. Срубил сухую берёзку, забрался на плот. Я решил доплыть до островка и половить там.

Берёзой я попробовал упереться в дно, чтоб оттолкнуть плот, но дна не достал. Тогда взмахнул берёзой, как веслом, и, загребая то с одного борта, то с другого, медленно поплыл к острову.

Неожиданно начался ветер. Он дул мне навстречу, и скоро я понял, что стою на месте. Бросил грести, и ветер отогнал меня к берегу.

— Ну и ладно, — сказал капитан. — Там, на острове, Папашка тебя живо схапает. Лови с плота.

Я закинул удочку и очень долго глядел на поплавок, который, чуть покачиваясь, стоял в воде. Рыба не брала.

Перебросив удочку, я случайно зацепился крючком за соседний плот. Дёргая лесу, я старался отцепить крючок, но ничего не получалось. Примерившись, я прыгнул на средину второго плота.

Ни минуты не раздумывая, плот затонул, и я с головою ушёл в воду.

На редкость колючей, холодной и душной показалась мне вода Илистого озера. Прежде чем вынырнуть, я на миг приоткрыл в воде глаза и увидел под светлой поверхностью озера тёмный провал, ведущий на дно. Из провала подымалось ржавое облако ила, в котором поблёскивали зелёные угольки.

— Я уж думал — всё, тебе конец! — взволнованно кричал капитан, подбегая к берегу. — Папашка за ногу сдёрнул! Бросай рыбалку. Пойдём лучше похлёбки похлебаем!

Похлёбка из белых грибов получилась у капитана густой, наваристой. Серповидные и круглые куски грибов были мягки, как масло.

— Как думаешь, — сказал капитан, — вправду здесь Папашка живёт?

— Что ж такого. Есть же в Англии озеро Лох-Несс, в нём, говорят, живёт чудовище.

— Мне кажется, в нашей стране чудовищ нету.

— Кто знает.

— Интересно было б сфотографировать Папашку.

— Действительно, — сказал я. — В чём, собственно, дело? Почему ты до сих пор ничего не фотографировал? Даже камеру не достал?

— А нечего было.

— Чего нечего?

— Фотографировать.

— Вот так раз. А Багровое озеро? А макарка? А Кумкузя со щекой? А Летающая Голова?

— Летающую Голову можно было бы щёлкнуть, да ведь никто бы не поверил, что кадр подлинный. Сказали бы — монтаж. Потом иди доказывай. А на Багровом снимать было нечего — трава да вода. Не кувшинки же щёлкать для девушек.

— А Кумкузя?

— Да кому он нужен со своею щекой? Он бы и сниматься не стал, такой стеснительный.

— Странно у тебя получается: везёшь с собою камеру, а даже и не щёлкнешь.

— Будет кадр — щёлкну. А пока кадра нет, чего зря щёлкать?

— Когда же будет этот кадр?

— Не знаю, но когда-нибудь будет. Его можно ждать хоть всю жизнь.

Капитан меня озадачил. На мой-то взгляд, нас окружали десятки и даже сотни кадров. Прямо отсюда, не сходя с места, я мог бы нащёлкать целую плёнку — и лес за озером, и остров, и наш костёр, над которым болтались носки на каких-то невероятно корявых палках. И носки, и палки, и озеро казались мне необыкновенными и не виданными никем в мире.

— И вообще-то, — сказал капитан, — вообще-то, зачем фотографировать? Я хоть и фотограф, но в принципе против фотографии. Долой вообще эти камеры. Видишь мир — так и фотографируй его глазами, щёлкай ими, хлопай вовсю. Снимай кадр и отпечатывай в душе на всю жизнь.

— Не знаю, — сказал я. — По-моему, это какая-то чушь — фотограф, который не фотографирует. Ну а для меня ты можешь снять кадр? Сними хоть меня-то у костра.

— Вот ещё, — сказал капитан. — Чего тебя снимать? Неохота.

— Ну а Папашку? Папашку можешь снять для меня?

— Папашку? Ну что ж, может, это и вправду будет тот кадр — один на всю жизнь. Да вот я не знаю, можно ли вообще снимать Папашку? Ведь не всё можно снимать, что снимается. Ну ладно, на этот раз рискну.

Капитан задумался, взял аппарат, треногу, спустился к озеру. Пока я сушился, он то уходил от костра, то возвращался. Попросил у меня самый большой крючок и самую крепкую леску. Отрезал кусок сала, взял топор и унёс всё это.

Я пошёл к берегу посмотреть, что он делает.

Кусок сала капитан насадил на крючок и положил его на камень, лежащий на берегу у самой воды. Леска тянулась от крючка к фотоаппарату, который стоял неподалёку на трёх алюминиевых ногах. На берёзке висел и чёрный ящик с батарейками, из которого выглядывало зеркало вспышки.

— Расчёт простой, — пояснил капитан. — Папашка вынырнет и схватит сало. Дёрнет за леску, и тут аппаратура сработает.

— А если Папашка утащит под воду аппарат?

— А топор-то на что?

В землю, неподалёку от камня, капитан врыл топор — остриём вверх. Леска лежала на лезвии топора, и при сильном натяжении, по расчётам фотографа, топор должен был её разрезать.

…Приблизился вечер. Стемнело. С того берега, из болот, потянулся холодный туман.

Мы пили чай у костра и смотрели, как неподвижно лежит, не шевельнётся среди лесов Илистое озеро.

Глава XXII

Папашкина ночь