Суер-Выер и много чего ещё

— Ну вот и всё, — сказал сэр Суер-Выер, обнимая меня. — Двадцать девять островов, не так уж и много, могли бы открыть ещё пару.

— Жалко, что мы так и не доплыли до Острова Истины, сэр.

— Как то есть? Погляди-ка вперёд.

Фрегат наш, любезный сердцу «Лавр Георгиевич», приближался к некоему островку. Островку? Да нет, пожалуй, это был обширный остров. Виднелись не только деревья, но даже целые города, поля, болота и вырубки.

— И вы думаете, сэр, что это Остров Истины?

— Без всякого сомнения, — сказал сэр Суер-Выер.

— Но почему?

— А потому что — пора, брат! Пора! Старпом! Шлюпку!

— Будем открывать? — спросил я.

— Обязательно.

— Извините, сэр, — сказал я, — перед тем, как открыть остров, можно задать вопрос?

— Пожалуйста.

— Не пойму, почему мне забинтовали ногу?

— А… дело простое. Ты так орал, что отрубил себе руку, что пришлось хоть что-нибудь забинтовать, дабы успокоить экипаж. Итак, пожалуйте в шлюпку.

— После вас, сэр, — сказал я.

— Нет-нет, — сказал сэр Суер-Выер. — Истина познаётся в одиночестве, друг мой. Иди.

И я спустился в шлюпку, разбинтовывая забинтованное не мною.

Глава XCIV

Остров Истины

Как только нос шлюпки врезался в песок — сразу и началась истина.

— Ну как там у тебя? — крикнули с фрегата. — Есть ли там истина?

— До хрена! — ответил я и бодро двинул вглубь острова.

«Пойду не оглядываясь, — вот что я про себя решил. — Оглянусь, когда пройду весь остров и увижу океан с другой стороны».

Я шёл неторопливо, разглядывая

  лица девушек и деревьев,

перья птиц и товарные вагоны,

  хозблоки и профиль Данте.

Довольно быстро я прошёл весь остров и снова увидел океан с другой его стороны.

«Пора оглянуться», — подумал я, но почему-то не хотелось.

Заставил себя — оглянулся.

Как я и предполагал, сзади ничего не было, океан двигался следом, замывая — какое неприятное слово — каждый мой шаг. Конечно, я об этом догадывался и всегда слышал его шуршанье за спиной.

Сокращался остров, уменьшался. Я убивал его своими шагами. Пройти до конца оставалось совсем немного, но — очень интересно. И хозблоки там ещё виднелись,

             и профиль Данте,

                лица девушек и деревьев,

перья птиц и товарные вагоны,

                и ещё мальчик и девочка…

Я это ясно увидел и решил закончить этот пергамент. Закончим его внезапно, как внезапно кончится когда-то и наша жизнь.

В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО, В КОНЦЕ ЕГО, КОНЕЧНО, УЖЕ НЕ БУДЕТ.

Глава XCV

Девяносто пятая

Конечно, есть и другие толкования этого сложного предмета, из которых нас устроит только одно:

В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО, И БЫЛО ОНО — БЕСКОНЕЧНО…

Приложение

Глава XLIX

Ненависть

— Я что-то ненавижу, а что именно — позабыл, — обмолвился однажды лоцман Кацман.

— Давайте, давайте, лоцман, вспоминайте, — поторопил Суер. — Мы твёрдо должны помнить, что ненавидим.

Лоцман попал в ловушку. Он заюлил, заскулил.

Нас это никак не удовлетворило. Чувствовалось, что корни ненависти уходят в лоцмана поглубже.

— Не дай вам бог, лоцман, — со значением заговорил Пахомыч, — не дай вам бог ненавидеть то, что мы любим.

— Что вы! Что вы! Я же с вами плыву, значит и ненавижу то, что вы.

— Хотелось бы знать, что именно, — настаивал старпом под одобрительным глазом капитана.

— Ну я вон то ненавижу, вон то, — ныл Кацман, указывая пальцем на то, что болталось неподалёку.

— Это мы действительно все ненавидим, — подтвердил Суер-Выер. — Кстати, боцман, когда вы уберёте это самое, что болтается? Меня давно интересует: долго ли оно ещё будет болтаться? Немедленно убрать!

Раздавая подзатыльники и матерясь на каждом шагу, боцман кинулся исполнять приказ капитана.

— А ещё я ненавижу вон то, — показал Кацман, — вон то, что к стенке прислонено.

— А стенку, — спросил капитан, — тоже ненавидите?

— Что вы, сэр! Стенку я очень даже уважаю, люблю, в ней много того, что заслуживает полного… а вот то, что прислонено, сильно ненавижу!

— Боцман! Ну вы закончили там? Отслоните прислонённое!

— А куда после деть?

— Это меня не касается. Сказано «отслонить» — отслоните немедленно и девайте куда хотите.

— Эй, Ковпак! — крикнул боцман проходящему кочегару. — Ну-ка давай, это самое, помоги! Хватайся вон за тот край, да полегче, это самое, заноси левее, дубина…

— Ну-с, лоцман, — сказал Суер, — это всё?

— Ой, что вы, кэп! Я ещё ненавижу всякое, какое высовывается! Ух! — И лоцман сжал кулаки с закипающей яростью. — Высовывается и высовывается!

Мы огляделись.

Да, вокруг нас многое, конечно, высовывалось. Но я считаю — терпимо; противно, нет слов, но можно и не впадать в такую ярость, нервы всё-таки, сосуды…

— Э, господин Чугайло, э… — сказал капитан. — Попрошу вас всё, что высовывается, загнать на место. Я не говорю — уничтожить, просто загнать на место.

— Чего куда загонять, кэп? — сказал боцман, вытирая руки об штаны. — Вон то, что ль? Что высовывается?

— Желательно.

Боцман плюнул и чугунным своим сапогом стал заталкивать на место то, что высовывалось.

— Всё, что ль, запихнул? — раздражённо спросил он лоцмана.

— Не всё, не всё, вон там ещё что-то торчит!

— Погодите, — сказал старпом, — это всего-навсего торчит. Торчит, но не высовывается. То, что высовывается, это я и сам ненавижу, а то, что торчит, пускай себе торчит на здоровье.