Суета сует

— Чего ее пересматривать, — вздохнул Роман. — Тогда было одно, сейчас другое. Количество перешло в качество.

— Вот именно, — согласилась жена, — поэтому кончай наниматься самокопанием, самоедством. — И, совсем уже засыпая, добавила: — Снова по тайге затосковал? Не вздыхай, кандидаты наук тоже в поле ездят.

«Когда это еще будет, — тоскливо подумал Роман. Вспомнилась речка Нярга, потом Усть-Няргинское месторождение. И тут же всплыла, сначала робкая, а потом превратившаяся в твердое решение, мысль: — Буду переносить защиту, пока не разберусь с этой проклятой Верхнебуйской тектоникой».

А Михаил прокараулил около получаса такси на перекрестке — их немало проносилось мимо, но никто не хотел брать в такое позднее время огромного лохматого и бородатого мужика — и пошел было пешком, как с визгом остановились частные «Жигули», и молодой голос окликнул:

— Далеко, дед?

— На вокзал, — попросил Михаил, потому что никакого брата у него не было и надо было возвращаться домой или ехать на юг, куда он каждый год собирался и каждый год, побывав у Романа, не ехал. Посмотрел, как живет бывший начальник, — и ладно! Может быть, на следующий год Роману все же потребуется его помощь…

День рождения

— Что же, я так играть должен, что ли?! — Широкоплечий парень схватил солдата за грудь, притянул к себе. — Или женись, или оставь девушку в покое! Мы тебе баловством заниматься не дадим!

Сунул под нос солдату кулак и скрипнул зубами.

— Кто, это мы? — солдат испуганно крутил головой, косился ошарашенно на кулак.

— Ребята из ее бригады, — противник гордо выпятил грудь. — Весь цех. Общественность… Ведь Вика, она знаешь у нас какая! Знаешь?! А ты… Эх ты! — Он расслабил плечи, тяжело вздохнул, махнул рукой. И насмешливо посмотрел на режиссера.

— Вот именно, Саша, вот именно, — режиссер, худощавый, нервный, суетливый, подскочил к актеру. — Так и работай, так и работай. — Он часто моргал длинными белыми ресницами, вытягивал шею, словно ему тесен был воротничок. — Ты точно нашел состояние. Помни, помни, — режиссер осторожно притрагивался сухими бледными пальцами к широкой, обтянутой тельняшкой груди актера и отдергивал, точно ожегшись, руку, — помни, что ты простая, бесхитростная душа. Цельная и ясная. Любить — так любить. Ненавидеть — так ненавидеть. Для тебя мир разделен на белое и черное. Друзья и враги, — он говорил быстро, отчего в уголках рта вскипали и лопались маленькие пузырьки. — Ты добр и доверчив. Обман и интриги не понимаешь и не принимаешь. Ты лишен этих душевных сложностей, комплексов и прочих штучек. Понял, Саша?

Александр Лукьянин недоверчиво смотрел сверху вниз на режиссера, улыбался иронически.

— Примитив какой-то. Черное, белое и никаких сложностей.

— Ну почему примитив? — простонал режиссер и, умоляюще сложив руки, прижал их ко лбу. — Опять ты за свое… Это рабочий парень, — размеренно, подчеркнуто усталым тоном начал втолковывать он, помахивая в такт словам сцепленными ладонями, — человек с доверчивым отношением к жизни, с открытой душой, неиспорченной, чистой. Поэтому всякая ложь, всякая неискренность для него чудовищны. Понял, Саша?

Актер глядел поверх его головы, и вид у Лукьянина был злой.

— Со всем, о чем говорите, согласен! — Он вздохнул и впервые внимательно посмотрел в глаза режиссеру. — Но зачем эти страсти-мордасти? Зачем эти приемчики немого кино? Первый раз видит человека, не поговорил с ним и сразу же за грудки…

— Но он же любит Вику! — в отчаянии выкрикнул режиссер. Оглянулся, словно ища сочувствия, и беспомощно развел руками. — Любит, понял? В душе. Безответно. Глубоко и чисто… Ему больно, понял?!

Лукьянин отвернулся, и весь вид его, скучающий, безразличный, говорил о том, что понять-то он понял, но с рисунком роли не согласен. Его взгляд столкнулся с насмешливыми глазами Виктора Божко, сценариста, и Лукьянин опустил голову. Божко, поглаживая аккуратную холеную бородку, с улыбкой рассматривал актера, и когда глаза их встретились — усмехнулся.

— Понял, Евгений Львович, — твердо сказал Лукьянин. — Буду играть рабочего парня. Простого и бесхитростного. Но только просьба: один раз я повыкатываю глаза, поору, а потом вы пару раз отснимете меня не вмешиваясь. Я сыграю так, как понимаю роль. Ладно?

Режиссер возмущенно оглянулся на сценариста. Тот медленно опустил в знак согласия голову.

— Хорошо, хорошо, — раздраженно согласился Евгений Львович. Он решил не портить себе нервы: все равно отберет из дублей то, что нужно, пусть уж актер потешится. — Только запомни — это рабочий новой формации. Член коллектива, часть целого. Он импульсивно, в забытьи, говорит о самом дорогом — о коллективе. — Умоляюще заглянул в глаза Лукьянину. — Понял сверхзадачу эпизода? Высшее возмущение, негодование, почти бесконтрольность вначале и недоумение, обида, проскользнувшее чувство любви к Вике после слов… Как там?

— А Вика… Она знаешь у нас какая?.. — А ты? Эх ты!

— Вот, вот, после: «А Вика, она знаешь у нас какая, а ты, эх ты», — выдохнул одной фразой без выражения Евгений Львович, резко повернулся на каблуке, властно хлопнул в ладоши: