Суета сует

— Ты вот что, — не глядя на Ольгу Владимировну, сказал Василий Ефимович. — Ты не расстраивайся, мы еще найдем, — но, чувствуя, что говорит не то, смутился и сердито закончил: — Когда успокоишься, приходи ко мне. Поговорим.

Ольга Владимировна, не дослушав, повернулась и ушла, с силой хлопнув дверью.

Вечером директор принес Артему Ивановичу докладную записку. Миронов, сложив губы трубочкой, бегло просмотрел ее, склонился над графическими приложениями.

— По-моему, весьма убедительно, весьма. Думаю, возражений в тресте не будет.

Директор облегченно вздохнул, вынул из угловато вздувшегося портфеля друзу и протянул ее Артему Ивановичу.

— Что это? — поднял тот недоуменные глаза.

— Не узнаете? — директор растерянно заулыбался. — Это же наша знаменитая друза.

Артем Иванович поморгал, соображая, и вдруг лицо его просветлело.

— Она, точно! А я уж, признаться, и забыл о ней. Раз, думаю, нельзя, значит, нельзя… — Он принял в руки друзу, полюбовался на нее. — Как это вы решились расстаться, а? Не ожидал, откровенно говоря. Ну, спасибо. — Качнул подарок на ладонях. — Однако тяжелая штуковина. Как же я ее повезу?.. Ладно, придумаю что-нибудь. Дареному коню, как говорится… — Он улыбнулся, поставил друзу на стол и, став серьезным, опять сосредоточенно принялся изучать бумаги.

А через два дня Артем Иванович, вернувшись домой из командировки, стоял, уперев руки в колени, перед сыном-пятиклассником и, загадочно улыбаясь, допытывался:

— Ну-ка, отгадай, что я тебе привез?

И вручил ему друзу. Сын поправил очки, вежливо обрадовался и умно наморщил лоб.

— Горный хрусталь? — полуутвердительно спросил он.

— Да еще какой, — довольно засмеялся Артем Иванович. — Уникальный экземпляр. Видишь там внутри крупинки золота? Это одна из загадок природы.

Сын поковырял ногтем грань кристалла и опять улыбнулся вежливо.

— Где, где золото? — заинтересовалась жена Артема Ивановича, которая со снисходительной улыбкой посматривала то на сына, то на мужа. Сверкнув кольцами, взяла друзу в руки. — И только-то… — протянула разочарованно, увидев скромные чешуйки, матово блеснувшие в прозрачной сини кристалла. Заметив тень обиды, скользнувшей по лицу мужа, сочла нужным исправить оплошность. Похвалила: — А впрочем, камень славный, красивый… Поставь его на телевизор, — приказала сыну. — Только салфетку подстели, чтобы не поцарапать.

Но практичный сын унес друзу в свою комнату.

— Будущий геолог! — гордо подмигнул ему в спину Артем Иванович. — Хотел нашему эрудиту настоящую коллекцию привезти, да подобрать не успели. Ничего, в другой раз… Ну, мать, готовь на стол. Проголодался я зверски.

Свет, который тьма

Вселенские патриархи, русские и иноземные православной церкви архиереи сидели с важными, значительными лицами. Бояре и думные дьяки сонно таращили глаза, потели в собольих шубах, с трудом сдерживали зевоту, государя слушали вполслуха. На опального патриарха не смотрели — боялись глазами встретиться.

Никон, огромный, ширококостный, крепко вцепился в двурогий патриарший посох. Стоит — не шелохнется, только желтые волчьи глаза его следят за каждым из-под черного, по самые брови, клобука. Упаси Христос встретиться с его глазами — опалят! Слушает царя, губы кусает.

Алексей Михайлович переминается с ноги на ногу — устал. Тихо жалуется собору на своего патриарха. Голос скорбный, просящий. Иногда только, пропитавшись слезными нотками обиды, задрожит и тогда становится звонким. На Никона государь не смотрит, антиохийскому патриарху Макарию в лицо заглядывает, сочувствия ищет. Суров Макарий. Лицо, как лик на иконе старого письма, длинное, темное. Седая борода по груди струится. Из запавших глазниц следят за Алексеем Михайловичем черные, совсем не старческие глаза, и страшно от них государю, зябко. Он ежится, передергивает плечами, словно ему за ворот что-то попало.

— А найпаче того предерзостен, — Алексей Михайлович вильнул взглядом в сторону Никона, — великим государем себя именует, указы от своего имени издает, к нам, помазаннику божьему, пренебрежение имеет.

Царь замигал покрасневшими веками, растерянно уставился на александрийского патриарха Паисия. А Паисий и не слышал его, и не понимал, но нахмурил седые брови, головой покачал. Красное лицо его, утонувшее в белой пене бороды, стало возмущенным. Он склонил голову к плечу, и газский митрополит Лигарид зашептал перевод. Александрийский Паисий выслушал, притворно и нарочито громко ахнул.

Лигарид выпрямился, покрутил двумя пальцами черный ус — словно шляхтич какой. Посмотрел на Никона выпуклыми оленьими глазами.

— Отвечай! — потребовал властно. — Пошто великим государем звался, пошто православную церковь овдовил, патриарший стол покинув, пошто паству на многие годы сиротами сделал?

Помертвело лицо Никона. Почернела кровь в его сердце, вскипела, ударила в голову.