Суета сует. Бегство из Вампирского Узла

Не пойми меня неправильно. Я люблю ночь. Я люблю летать. Я люблю быть тенью, которой никто не видит. Но теперь внутри Тимми была частичка меня. И, кажется, я тосковал по ней. Ну или просто скучал... И в конце концов я понял, что единственный способ дать Тимми знать, что я здесь, — это показать свою силу. Я должен снова убивать. Должен кого-нибудь заразить... для того чтобы пробиться к нему. Я должен стать вампиром еще больше. И я снова начал убивать... без насилия, без злобы, совершенно спокойно. Тимми как-то сказал мне, что, как только ты начинаешь чувствовать сострадание, это все... полный абзац... можешь ставить на себе крест как на вампире: самое время, чтобы завести себе личного психоаналитика, обратиться в группу поддержки вампиров... У меня это все растянулось на целых четыреста лет, сказал он и в конце концов поменялся со мной местами. И тут до меня начало доходить. Все эти люди — они словно мухи. Ты их просто прихлопываешь. Ты их давишь. И так будет всегда.

Первым был какой-то бездомный, он сидел на скамейке у автобусной остановки, но мимо проехали три автобуса, и я понял, что он не ждет своего автобуса, наверно, у него совсем не было денег или некуда было ехать. Я сел рядом с ним. По ночам в северной Калифорнии сильно холодает, потому что вокруг — только пустыня, а вся эта пышная зелень — она искусственная. Ну, не искусственная... но ты понимаешь, что я пытаюсь сказать. Он мерз, хотя на нем было надето шесть курток. Кажется, он был болен. Он даже не попросил у меня денег. Просто уставился куда-то в сторону и сидел так, дрожа.

Наконец он спросил меня:

— Ты тут новенький?

— Типа того.

— Могу показать, где тут можно недорого переночевать. Всего за пару баксов.

— У меня нет денег.

— Все равно. Просто поболтай со мной, ладно? Черная женщина в дорогом манто вышла из «Popeye's», взглянула на нас, сморщила нос. Несколько человек стояли возле газетного киоска. Так поздно люди выходят к газетным киоскам разве что за порнухой. Мне не о чем было с ним разговаривать, поэтому мы просто сидели — молчали. Время от времени его губы дергались.

Потом он снова заговорил:

— Спасибо, что поговорил со мной.

Я удивился:

— Но ведь мы не разговаривали.

— Можешь теперь убить меня, Эйнджел, — сказал он.

— Откуда ты знаешь, кто я?

— Я ждал тебя здесь двадцать лет. Когда ты умираешь, приходит ангел. — И тут я понял, что он звал не меня, он просто думал, что я — его ангел смерти; но он не знал, что меня привел к нему голод, что я не посланец судьбы или Господа Бога. — Я был служкой в церкви и знаю, как выглядит ангел. В точности как церковный служка.

— Тогда откуда ты знаешь, кто я такой?

— Это что: такой хитрый вопрос, чтобы меня испытать?

— Нет, совершенно серьезно.

— Ты сидишь тут, рядом со мной. Ни один человек не сел бы так близко ко мне. Никто за все эти годы ни разу не сел на эту скамейку рядом со мной.

— Почему?

Он рассмеялся:

— Давай сыграем в двадцать вопросов, прежде чем я умру. Потому что от меня воняет. Я нищий, живу на улице. От меня всегда несет перегаром, и моя одежда кишит паразитами. У меня вши и блохи. Я весь в язвах. Я — ничто. Блевотина на асфальте. Во мне одном уживается столько личностей. Ты обратился по адресу, Эйнджел.

Его лицо было раскрашено желтыми, розовыми и голубыми вспышками неоновых вывесок: «El Capitan» с одной стороны улицы, и какой-то китайский ресторанчик с другой. На улице не было ни души. И вдруг к остановке подкатил кабриолет, из него на нас уставилась небритая рожа, но человек явно приехал сюда не за тем, чтобы любоваться на двух бомжей. Он дал по газам, и как только он уехал, я вонзил клыки в шею старика. Он только и смог прошептать:

— Спасибо.

Его кожа была тонкая, как бумага. А кровь — совершенно безвкусная. Как сильно разбавленный апельсиновый сок. Разве что кровь была еле теплая. Он все равно умирал — и умер бы со дня на день. Его лицо и шея были покрыты какими-то коричневыми пятнами, тогда я еще не знал, что это саркома, не знал, что этот водянистый привкус крови — вкус СПИДа. Но кровь есть кровь, даже эта, едва живая. Мне приходилось высасывать ее с силой. Я сделал последний глоток и почувствовал во всем теле легкое покалывание, я знал, что в эти мгновения мои глаза наливаются кровью, знал, что я высосал из него все жизненные силы. Так получилось почти случайно, что я выпил всю его кровь. С большинством людей было иначе... стоило мне выпить пинту их крови, и я уже чувствовал прилив сил. Но этот старик... шесть, семь пинт, пока я не понял, что выпил его всего, до самого сердца... которое хлюпало там, у него внутри, как это бывает, когда ты выпиваешь всю «колу» в «Макдональдсе», но все равно продолжаешь сосать ее через трубочку.

Мне не понравился вкус его крови со СПИДом. Мне не понравилось, что пришлось выпить так много, чтобы хоть как-то насытиться. Единственное, что утешало: сам я не мог заразиться. Нельзя убить второй раз того, кто уже мертв. Плоть, которую я носил на себе, как одежду, была самой ночью, слепленной по образу тела, которое было у Эйнджела раньше.