Суглоб

Продин любил жену за чувствительность и вообще любил ее.

Многие друзья Продина уехали. Кто – в Америку, кто – в Израиль. Продин же, в силу волевой несостоятельности и склонности к покаянию уехать не мог.

Физически.

Не мог и не хотел.

Нередко Антонина повторяла, – Что ты думаешь своей головой, Продин? Уже все твои друзья уехали. Кто в Америку, кто в Израиль. А ты все не едешь и не едешь. Посмотри, как ты пишешь. Разве кто-нибудь еще так пишет? А ты все не едешь и не едешь. Хорошо, пусть Израиль тебе не нравится. Я, допустим, от него тоже не в восторге. Но чем Америка тебе не хороша? Сколько это может продолжаться, Продин?

Нередко Антонине снился домик на берегу океана, белоснежные яхты и кремовый с золотистой окантовкой кувшин для мытья рук. Иногда вместо домика появлялись тучные стада коров или ручные чайки, но кувшин все равно присутствовал. В домике кувшин стоял на подоконнике, а когда женщина умилялась над животными и птицами, кувшин она держала в руках.

Антонина чахла. Семейная любовь покидала ее.

Антонина чахла и хирела.

С тем, чтобы как-то взбодрить жену, Продин решил покончить с собой. Не столько повеситься, сколько обозначить факт повешения.

В четверг, пятнадцатого сентября, за десять минут до возвращения Антонины, Продин приладил заранее заготовленную веревку с петлей к трубе в ванной комнате и принялся ждать дверных звуков.

Впервые за долгие годы Антонина задерживалась. Она в окружении болтливой и сердечной одноклассницы, по настоянию последней, превозмогая головную боль, вспоминала девичество.

Ожидание супруги казалось писателю бесконечностью

Нервное возбуждение сменилось унынием.

Уныние сменилось пустотой.

Пустота сменилась любопытством.

С тем, чтобы испытать торжество висельника Продин сунул голову в петлю и… удавился.

Возвращение Антонины совпало с гибелью трубы, так что бездыханное тело мужа явилось ее взору в клубах пара. Столь потрясающего зрелища Продин не мог себе представить даже в самых коварных своих фантазиях.

Первое, что проронила Антонина, немного оправившись от шока, было – Кто же это?

В эту минуту она еще не знала, что перед ней Продин, и что Продин жив, как и прежде.

* * *

Межу тем, за окном воцарились вечнозеленые болота.

– Скоро Суглоб, – подумалось мне.

* * *

Однако без Продина скучно, подумалось Андрею Сергеевичу

Что он мне? ведь еще вчера я и знать не знал его, а вот теперь он ушел и чего-то не хватает, подумалось Андрею Сергеевичу.

Как образуются эти связи между людьми? Молниеносно.

Молниеносно! подумалось Андрею Сергеевичу.

Вот я теперь помню о нем. Зачем?

Тревожусь?

Нет, не чувствую. Да и не о чем тревожиться. Он так скоротечен в своей сути, что скверному событию за ним не угнаться, подумалось Андрею Сергеевичу.

Что со мной?

Надо бы до Суглоба сходить облегчиться.

Кто знает, что там будет и как? подумалось Андрею Сергеевичу.

Продин прав, надо бы посмотреть на проводницу. Как же так ехать и не узнать проводницы? Зачем?

Кто знает, может быть… что-нибудь существенное… а может оказаться пустое… так или иначе, не дело… хотя… нет-нет, надобно, и все тут… в противном случае – малодушие и никчемность, подумалось Андрею Сергеевичу.

Хотя подлинного любопытства нет.

Во мне любопытство Продина, вот чье во мне любопытство. Как он, однако, заразителен! А как я заражаем!

Совсем нет иммунитета, – подумалось Андрею Сергеевичу.

С другой стороны, путешествие в путешествии, подумалось Андрею Сергеевичу.

Малое путешествие – это неплохо. Даже и хорошо. Очевидный плюс. Новые люди. Новые знания. А вдруг, что-нибудь из важного и насущного?…

Решено.

Или…

Да нет же, не дело это, сиднем сидеть, факт. И так уже…

Что так уже?

Кто знает этих людей?