Суицидология: Прошлое и настоящее: Проблема самоубийства в трудах философов, социологов, психотерапевтов и в художественных текстах

Теперь что касается интеракции. Я уже немного описал свое впечатление об этом пациенте, когда рассказывал о том, как он разговаривал со мной по телефону. Особенно я подчеркнул несоответствие между его угрожающим голосом и скромной внешностью. Беседа со мной протекала сначала вежливо и спокойно. Я действительно был поражен его судьбой. Но, как только пациент заметил, что я им интересуюсь, диалог превратился в монолог. Он бесконечно говорил, добавлял все больше новых и несущественных деталей — деталей, которые служили для того, чтобы изобразить его как неординарного художника, который разбирается в искусстве, имеет вкус, и особенно он подчеркивал свои качества любовника. Он изобразил себя Ромео, которому не может противостоять ни одна женщина. Из того, что говорил я, он усваивал лишь отдельные фрагменты, подходящие к его собственным соображениям. И мне тут стало из-за этого немного не по себе. Если его послушать, то он был политический мученик, человек с неординарной и уникальной судьбой, он был талантливый художник и человек, который не пропадет в жизни, и, прежде всего, он был абсолютно фантастический любовник. А на самом деле в это время он был очень бедным; друзья, про которых он рассказывал, были ненастоящими друзьями; его творческие акты — такие, например, как выставка — окончились крахом, и в 27 лет он впервые влюбился в женщину. Каких-то более близких отношений с женщинами у него никогда не было. У меня сложилось такое впечатление, что передо мной сидит павлин, который распускает свои перья. И тут я подумал: «Что я должен сделать? Должен ли я ему сказать: «Не важничай и не говори ерунды»? Это бы его чрезвычайно обидело. Или я должен последовать за его желанием и позвонить этой женщине? Почему этому пациенту необходимо так раздуваться? Почему он не только мне, но и этой женщине, и священнику, да и всем должен был доказывать что-то, что вообще не было правдой? Почему есть потребность изображать себя таким удачливым любовником, которым он на самом деле не был?» И мои размышления были совершенно простыми с психоаналитической точки зрения. Если кто-то имеет потребность совершенно не реалистически ставить ударение на чем-то, подчеркивать что-то, значит, на самом деле все совершенно иначе. Итак, я ему сказал: «Я не думаю, что вы хотите добиться этой женщины, чтобы действительно жить с ней. Мне кажется, что вы всегда сомневались в том, настоящий ли вы мужчина. И эта женщина была первой, которая вселила в вас чувство, что вы мужчина, заслуживающий любви. И добиться этой женщины вы хотите не для того, чтобы жить с ней, но для того, чтобы убедиться с нею в своей мужественности». Эффект, который произвело мое толкование, превзошел все мои ожидания. Слезы стояли у него в глазах, и он сказал: «Я бы так это не рассматривал!» Потом он сказал, что давно уже размышлял над тем, что он на самом деле большой мальчик, а не взрослый мужчина. И я с ним начал обсуждать то, какого происхождения, по его мнению, может быть чувство, что он не является настоящим мужчиной. Иначе говоря, верхушка айсберга была: «Я хочу эту женщину», но то, что было под водой: «Почему я думаю, что я не являюсь настоящим мужчиной, и откуда это могло появиться?» На основании этих интерпретаций я несколько недель работал в психотерапевтическом ключе с этим пациентом. И тут я узнал, что его мать была актрисой. Он был единственным ребенком, его новорожденный старший брат умер. После этого мать всем объявила, что больше никогда уже не хочет иметь сына, а только дочку. И когда она родила сына, то вплоть до школьного возраста воспитывала его как девочку — отпустила длинные волосы и одевала в юбочки. И шаг за шагом мы смогли установить, что та оппозиция, которую он всю жизнь демонстрировал, была проявлением сомнения в том, какой должна быть настоящая мужественность. Если мы вспомним его прошлое, то увидим, что он постоянно подсознательно пытался попадать в такие ситуации, где должен был бороться (вспомним только штази). И тут я понял, что пациент верит: «Если я борюсь с мужчинами, то это вообще мужественно». А его роль фотографа мод, который ходит под ручку с красивыми фотомоделями, была идентификацией с женской ролью. И, таким образом, его идентификация постоянно колебалась между вопросом: «Каким я должен быть — мужественным или женственным?» Поработав несколько недель на «подводном» уровне, он смог окончательно отказаться от женщины, которую прежде так безуспешно преследовал, попробовал отпустить бороду, такую, как у меня, попробовал соблазнить другую женщину, пригласил ее домой, и все удалось. Он не нарушил запрета, который наложил на него священник, а именно: никогда не звонить той замужней женщине. И не потому, что он упрямый, а потому, что почувствовал, что ему это больше не нужно. И, наконец, он смог принять то, что сказала ему эта женщина: «Послушай, ты очень милый, но я тебя не люблю». И когда однажды он встретил ее с сыном на улице, и когда сын с огромным восторгом приветствовал его, то он обрадовался возможности, которая все-таки оставалась у него в этих отношениях. Вот такая история. И решающим тут было то, что я слушал не только то, что он говорил, но и то, как он говорил и как на это реагировал, а именно: протестом, непониманием, раздражением, восхищением. Все эти наблюдения над собой и над ним я смог использовать для своих интерпретаций и, как оказалось, все эти интерпретации были точными. Тем самым я подошел к концу лекции об этих трех правилах, но остается еще коротенькая тема.