Суицидология: Прошлое и настоящее: Проблема самоубийства в трудах философов, социологов, психотерапевтов и в художественных текстах

Этот смех был волшебным знаком, рассеявшим мое смущение. Что за глупость! И как я не понял сразу, что то, что я почувствовал, была просто-напросто любовь? Разве это не было естественным объяснением того состояния, в каком я находился? Я был влюблен в эту самую очаровательную молодую женщину, которая сидела тут же и смех, который сливался с шепотом ручьев и листьев, в маленьком кафе Долины Роз, где ее светлое лицо казалось тоже цветком...

Такое объяснение меня успокоило. В состоянии влюбленного не было ничего, что могло бы мне быть неприятным, так как не было никаких оснований предполагать, что Жюльета ответит неблагосклонно на мое чувство. Она была замужем, но я знал от ее зятя Брауна, что она плохо жила с мужем. Брауны взяли ее с собой путешествовать именно для того, чтобы избавить ее от мужа, который к тому же не слишком дорожил ею. Мне оставалось только открыть ей свои чувства. В удобных случаях не было недостатка.

Один из них тотчас же подвернулся. На следующий день Браун, выходя из каика на набережной Терапии, повредил себе ногу. Ничего опасного не было, но требовался покой в течение некоторого времени. Пока г-жа Браун сидела около мужа, я предложил ее сестре сопровождать ее на прогулках. Предложение это после небольшого колебания было принято. Было решено, что на следующий день мы вдвоем отправимся в Скутари посетить дервишей и осмотреть Большое кладбище.

Это удивительное место — кладбище в Скутари. Вам, конечно, приходилось читать его описания, и вы представляете себе бесчисленные могилы, сгрудившиеся в тени вековых кипарисов. Там я объяснился с Жюльетой. Мы вышли из коляски и сели в стороне на опрокинутом памятнике. Я взял руку Жюльеты, и она не отняла ее. Сквозь деревья виден был Босфор, сверкающий и голубой. Вороны летали, черные в ясном небе... Вероятно, я говорил убедительно, так как Жюльета дала мне понять, что мои слова ее не оскорбляют, что в ее печальной жизни верная преданность была бы утешением, и если бы я удовольствовался только дружбой, то она была бы этим счастлива. Что касается любви, то она отказалась от нее навсегда. Но, говоря это, она разрешала мне некоторые проявления нежности и, как мне показалось, не осталась к ним равнодушна; это дало мне надежду, что решение ее не бесповоротно.

Эта прогулка с Жюльетой должна была бы вызвать во мне блаженное состояние, которое порождается в нас предвкушением наслаждения. Конечно, меня пленяла мысль, что Жюльета когда-нибудь, вероятно, станет моей возлюбленной.

Я не раз вспоминал наш разговор в Скутари. Передо мной снова вставали высокие кипарисы, памятники с чалмами, улыбающееся лицо молодой женщины, ее рука в моей, но все это представлялось мне так, словно я сам был лицом посторонним. Это не было той сокрытой целью моей жизни, таинственное и неизбежное откровение которой, я чувствовал, близилось.

В таком странном душевном состоянии прошли для меня последние недели пребывания Браунов в Терапии. У меня не было больше случая остаться наедине с Жюльетой. Браун быстро поправлялся, и г-жа Браун или ее муж вечно бывали с нами третьим лицом. Близилось время отъезда. Перед возвращением во Францию Брауны захотели побывать на Большом базаре в Стамбуле, чтобы купить там что-нибудь на память о путешествии, и попросили меня свести их туда.

И аот однажды после полудня мы отправились Зродить по галереям базара, переходя от ювелиров к продавцам ароматов, от продавцов тканей к продавцам редкостей. Когда мы находились в той части базара, что зовется Безастаном, там, где выставлены всевозможные безделушки, случилось так, что Жюльета и Брауны зашли что-то купить, а я остался один среди пестрой местной толпы. Я хотел повернуть и присоединиться к своим спутникам, как вдруг мое внимание было привлечено человеком, влезавшим на нечто вроде прилавка и делавшим мне знаки через головы прохожих.

Это был здоровенный бородатый мужчина, продававший оружие. Пистолеты, палаши, ятаганы, сабли всевозможных родов грудой лежали перед ним. Увидев, что я подхожу, он слез. Я смотрел на него. Он поднялся внезапно, держа в руке длинные кривые ножны, откуда красивым боевым взмахом извлек клинок. Клинок скользнул из своей кожаной оболочки, светлый, мощный, острый, с предательской и вкрадчивой легкостью. И, вынимая его, человек смотрел на меня с долгой усмешкой, обнажавшей белые зубы среди темных волос; стоя в лучах солнца, он казался изображением самого Рока.

Я долго бы еще простоял, не спуская с него глаз, если бы Жюльета не пришла сказать мне, что Брауны направились в ковровый магазин старого Дауда. Там мы встретились снова. И там я купил этот пурпурный ковер, на котором буду лежать распростертый через несколько минут.