Сука

Уснула она моментально, но сон был тяжелый, от такого не отдохнешь. Ей снились звуки и тени, снилось, что она лежит без сна в своей кровати, но не может пошевелиться, что ее что-то атакует, что сельва просочилась в хижину и обволакивает ее, покрывает илом и заливает ей в уши невыносимый гвалт разной живности, что она сама превращается в сельву, в ствол дерева, в мох, в слякоть, во все сразу, и именно там встречает она свою собаку, а та в знак приветствия облизывает ей лицо. Когда она проснулась, рядом по-прежнему никого не было. На улице бушевала гроза – ливень с ураганным ветром, рвущим с крыш черепицу, и сотрясающим землю громом. Вода заливалась в щели и растекалась по полу хижины.

Она подумала о Рохелио: как он там, в жалком суденышке посреди моря в яростный шторм, ведь у него нет ничего, кроме спасательного жилета, дождевика и нескольких кусков пластмассы, чтобы под ними укрыться. Но еще больше она переживала за собаку – та ведь тоже под открытым небом, там, в лесу: мокрая, коченеющая от холода, еле живая от страха, одна-одинешенька, без нее, и на помощь прийти ей некому. И она снова заплакала.

К полудню следующего дня дождь прекратился, и Дамарис снова отправилась искать собак. Было серо и довольно свежо, а воды на землю вылилось столько, что все затопило. Шлепая по лужам, она еще раз обошла те места, где побывала прошлой ночью, но потоки стерли все следы. Не осталось их и на главной дороге; там так же, как и повсюду, стояли лужи, но и по этой дороге она пробежала из конца в конец. Зашла к соседям – рассказать, что случилось, и дать совет – приглядывать за собаками. Сначала к прислуге в дом инженера, там работали деревенские, так что происшествию они никакого значения не придали, а потом к сестрам Тулуа, и вот они-то, души не чаявшие в своем лабрадоре, горячо посочувствовали Дамарис и даже пригласили к обеду.

Вечером Дамарис отправилась в дом доньи Росы, опустевший после того, как сеньор Хене умер, а у нее самой рассудок вконец помутился. Сеньоре Росе и до смерти мужа случалось забывать имена людей, терять вещи и смешить людей разными выходками: наложить, к примеру, тройной слой косметики на глаза и губы или засунуть мобильник в морозилку. Со смертью сеньора Хене состояние сеньоры Росы ухудшилось. Она уже не помнила, какой на дворе год, полагая, что по-прежнему живет девушкой в Кали, пускалась в пляс, заслышав звуки национального гимна, или думала, что они с мужем только что приехали в эти горы и ждут доставки стройматериалов, чтобы начать строить дом. Она могла потеряться в своем доме, подолгу застывала с открытым ртом и бессмысленным взором, разговаривала со стенами и даже забывала опрокинуть рюмочку – это она-то, кто раньше был так неравнодушен к водке и прикладывался к бутылке практически каждый день!

Поскольку своих детей у нее не было, приехала племянница и все взяла в свои руки. Тетушку она поместила в пансионат для старушек в Кали, а дом с участком выставила на продажу. И пока собственность продавалась, племянница, как раньше и ее тетя, продолжала платить Дамарис и Рохелио, чтобы те ухаживали за домом. Он занимался садом и мелким ремонтом, а она – уборкой.

Собака бывала на этом участке с Дамарис каждую неделю с тех самых пор, как ее принесли сюда, наверх, и вот Дамарис пришло в голову: а не там ли она? Ведь могла же она прибежать туда, где ей так нравилось валяться – на бетонной площадке заднего двора, прохладной и сухой в любую погоду.

Но собаки не было – ни на заднем дворе, ни в каком другом уголке этого участка, самого большого на горе. Дамарис проверила все: дом, сад, лестницу к дому, длинную кромку скал, тропинку к ущелью и ручей, после всех этих дождей прыгавший по нему бурным потоком, переливаясь поверх дамбы, которую выстроил когда-то покойный сеньор Хене.

Солнце не вышло из-за туч и на второй день, и с неба опять ливмя лило до самого обеда. Пообедав, Дамарис вышла из дому, когда в воздухе висела уже только морось, такой слабенький дождичек, которого и глазами не видишь, и кожей его вроде не ощущаешь, однако мочить-то он мочит. И вот под этой моросью она обошла тропинки, известные только охотникам и пильщикам деревьев. Никаких следов собак. Ближе к вечеру осадки прекратились, но тучи так и не разошлись, и день таким и остался – серым и холодным.

На обратном пути она наткнулась на массовый исход муравьев: тысячи и тысячи муравьев шагали по сельве, словно армия. Муравьи черные и муравьи средние поднимались из своих подземных муравейников и сплошным ковром покрывали все вокруг, забирая по пути все, что ни попадется, – и живых, и мертвых. Ей пришлось бежать, чтобы выбраться из муравьиной массы, но некоторым мурашам все же удалось забраться по ее ногам, и, пока она их с себя стряхивала, они успели-таки покусать ей руки и ноги. Муравьиные укусы горели огнем, но боль проходила быстро, и волдырей после себя они не оставляли.