Суховей. Воспоминания генетика

Где модель мужа?! Я не шутила и не ехидничала, когда моего неверного мужа назвала благородным. В борьбе за истину он рыцарь без страха и упрека. Он смел, бескорыстен, он талантливый ученый. Его низость строго ограничена сферой отношений с женщинами. Елена Александровна Тимофеева-Ресовская, познакомившись с ним, сказала мне, что безусловно вина за разрыв лежит на мне, — такой прекрасный человек, как Кирпичников, не мог совершить ничего дурного. Сама святость говорила ее устами. Я не стала ее разочаровывать. Мои школьные приятельницы, на глазах у которых разыгрывалась моя семейная драма, прямо противоположного мнения. Когда я говорила, что Кирпичников первоклассный ученый, принципиальный и бесстрашный в борьбе за истину, они негодовали, все, все пять, как одна. Моя высокая оценка свидетельствует в их глазах о моем слепом чувстве к человеку, который ничего, кроме осуждения, не заслуживает, и питать это чувство, с их точки зрения постыдно. Им я могла объяснить все толком. Я совершенно объективна. Все, что касается пола, не подчинено контролю со стороны тех категорических императивов, которые управляют общественным поведением человека. Независимость моральных критериев в разных сферах бытия и относится к той самой категории явлений, что и независимость размера цветка от размера растения в целом. «Бабские дела» образуют свою корреляционную плеяду признаков, а все остальные свою. Непредсказуемость одних свойств характера на основе других подвела меня. Я выходила замуж за высокоморального человека, а оказалась женой неожиданно отрицательного персонажа. Модель мужа, сделанная с помощью цветочков, конкретизировала туманные рассуждения о странной смеси хороших и дурных черт в характере каждого человека.

Я напечатала несколько статей в «Ботаническом журнале» и в «Вестнике университета», послала тезисы на Ботанический съезд и на Международный генетический конгресс. Я была членом Оргкомитета Совещаний по применению математических методов в биологии и докладывала на каждом из них результаты биометрических исследований. Работа по эволюции крыла, выброшенная из «Известий Академии наук» в 1948 году, напечатана в «Трудах Совещания».

Докладная записка, с помощью которой я рассчитывала оправдаться в задержке с выполнением плана, содержала список работ по корреляционным плеядам. Кондратьев не подписал приказ о моем увольнении, как на том настаивал Жорж. Завадский моего увольнения не хотел. Иметь меня в качестве раба он не возражал. С присущим ему цинизмом он рассказывал мне, что Кондратьев после разговора со мной организовал комиссию для обследования работы кафедры и возглавил ее. Завадский стал ему жаловаться, что я не выполняю план. Он нисколько не стеснялся повествовать мне о своей лжи. Кондратьев сказал: «Вы говорите, — свободный художник? Пусть остается свободным художником и делает все, что хочет».

Тезисы, посланные в 1958 году на X Международный генетический конгресс, произвели впечатление. Я была избрана председателем секции популяционной генетики. Два журнала предложили мне напечатать статьи, и я опубликовала статьи в обоих. Стать участником конгресса мне не пришлось.

Никто в Ленинграде, кроме меня, не имел персонального приглашения на этот конгресс. Ректор университета А.Д. Александров обратился в Отдел науки ЦК с просьбой включить меня в делегацию. Отдел науки возглавлял Н.В. Кириллин, в те времена, если не всесильный, то, во всяком случае, могучий. В 1980 году он впал в немилость. Случилось это в тот самый миг, когда Андрея Дмитриевича Сахарова отправили из Москвы в ссылку в Горький.

В 1958 году Кириллин распорядился, чтобы меня включили в делегацию. Дело чуть было не сладилось, как я узнала, что Борис Львович Астауров отказался ехать. Пришлось и мне отказаться. Об этом потом.

«Не хотите на конгресс ехать?» — спросил меня Александров при встрече. «Хочу, душа горит, но не при всех условиях. Да что вы о конгрессе беспокоитесь? Участие в конгрессе — торт. У меня же нет хлеба». Он не понял: «Вы имеете в виду ваши полставки?» «Нет, — сказала я, — меня вполне устраивает полставки. Иначе наукой заниматься нельзя, преподавание все время съест. У меня нет возможности работать с мухами. Мне нужна лаборатория». Я уже работала с мухами, но не в университете, а в Рентгенологическом институте, без ставки, из любви к искусству. Расскажу об этом потом. Возобновить исследование моих популяций я не имела возможности. Ректор понял. «Напишите докладную. Я распоряжусь, чтобы факультет рассмотрел».

Скандальная пьеса разыгралась на Ученом совете, когда обсуждали мой проект. Лобашев не явился. Завадский молчал.