Суховей. Воспоминания генетика

Мы встретились через 23 года после рокового письма. Он — разведенный, бездетный мужчина. Я — разведенная женщина, мать двоих детей. Он жаловался на нервное расстройство, лежал перед тем в клинике моей давней знакомой Нины Александровны Крышовой, о соавторстве с которой я тогда еще и не помышляла. Мы жили в трех кварталах друг от друга, но он писал мне письма, упрекая всех и меня в равнодушии к его страданиям. Одно из писем он написал на бересте. Оно дошло чудом. Он ошибся, надписывая адрес. На спасение кумира были брошены все силы, все средства, все связи. «Спроси Нину Александровну, можно ли мне жениться», — сказал он, когда лечение подходило к концу. Нина Александровна сказала, что можно. Он исчез. Прошло два года. Приглашение прийти исходило от его сестры. Не от Ляли — от Нины. «Рая, — услыхала я в телефоне, — мама умерла, мы хотим, чтобы вы побыли с нами». Я сделала ветку из листьев моего тропического сада, завернула ее в одеяло, чтобы уберечь от мороза, и пошла. Люция Густавовна лежала на кровати, очень красивая, очень молодая. Мы положили рядом с ней ветку. «А теперь идемте», — сказала Нина. Меня повели в другую комнату. Там на стуле сидела немолодая, низкорослая, плотная женщина в больших очках в роговой оправе и кормила из рожка младенца. Ребенок, видно, родился совсем недавно. Мне казалось, что очки и рожок как-то связаны друг с другом. Женщина, казалось, так стара, что не то что кормить ребенка грудью, а даже разглядеть его без очков не может. Она тоже занималась проектированием железнодорожных линий, они встретились в Китае, разъехались потом по разным городам, она уехала в свой, он — в свой, он съездил за ней в ее город и вот — результат.

Мы встретили счастливую пару в Филармонии на концерте. Мы — это моя мачеха Марьмиха и я. Никогда, ни у одного человека я не видела на лице выражения такого явного, такого безудержного злорадства, как на лице Марьмихи, когда Юра подошел, чтобы представить ей свою жену. Мне казалось, что не только сам факт женитьбы, но и еще кое-что питает это упоенное злорадство. Знаки внимания я получала со стороны Юры и Нины, живя в Ленинграде, и потом, в Новосибирске. Уже после моего изгнания из Академгородка и из Агрофизического института, в тот период, когда еще не закрылись передо мной все двери, я получила приглашение посетить Вальтеров в их новой квартире. По настоянию жены квартира в доме, где жила воспетая Блоком Кармен, покинута, и они живут в двухкомнатной квартире в новом районе. Потолки там низкие, мебель пришлось новую купить, и люстры тоже нельзя повесить. Зато дом на пустыре, можно любоваться закатом. Девочку они оставили с Ниной на старой квартире. Последнюю тетку, единственную оставшуюся в живых, отдали в инвалидный дом. Нить тетушкиной жизни там и оборвалась. Все это сообщила мне Нина.

Я явилась к Вальтерам прямо из института после финальной лекции с букетом нераспустившихся алых пионов, подаренных мне слушателями, — одни тугие шарики и листья.

Юра один, жена еще не пришла с работы. Он кормил меня чем-то очень диетическим — живот у меня болел. Мы переговорили о многом. Сочувствие, истинную боль за меня Юра выражал с предельным тактом. О политике — ни слова. Речь шла о событиях моей жизни в самые последние годы. О моем участии в демократическом движении не сказали ни слова. У меня осталось впечатление, что Юра не знает. Пришла жена. Юра накрывал на стол, подавал ей еду, она принимала как должное. Все ее внимание обратилось на меня. «Рая, — сказала она, — я все знаю. Я вас, Рая, осуждаю». — «За что же?» — «Правительство надо любить». «За что же нам его любить?» — спросила я, недоумевая и уже чуя приближение моей победы, моего поражения. «Оно нас кормит, защищает», — сказала Атропа твердо. — «А по-моему, это мы его кормим, и неплохо кормим, и защищаем. Вот Юра с полваленка крови потерял, защищая правительство». Он не спросил, откуда я знаю про то, сколько крови он потерял, и почему выражаю меру в столь необычной форме. Он не издал ни звука. Он стоял у меня за спиной, готовясь подать жене через стол очередное блюдо. Она твердо, прямо и коренасто сидела напротив. С этой минуты и до моего ухода телесная субстанция Юры Вальтера и его властной, его верноподданной жены исчезает из моей памяти. Ни выражений лиц, ни прощальных слов, ни рукопожатий. Пустота. Меня провожали пылающий закат над пустырем, красные шарики моих пионов, резьба низенького, роскошного трюмо в крошечной передней, единственной вещи, перенесенной сюда с Офицерской. Больше я не видела его никогда. Он не подавал признаков жизни. Имя богини неизбежности я забыла, будто и не знала его никогда. Ах, Юра Вальтер, Юра Вальтер… Он нашел то, что искал.

От всемогущего закона корреляционных плеяд не ушел никто: ни Сим, ни отец, ни все понимающий с детства Юра Вальтер, бедный хромой неудачник, муж мойры, мое божество.