Сухово-Кобылин. Роман-расследование о судьбе и уголовном деле русского драматурга

Статья давнего друга Сухово-Кобылина Василия Силовича Кривенко в «Московских ведомостях» была единственным (за исключением двух-трех «микроскопических заметок» в петербургской прессе) откликом на возобновление «Дела». Статья была написана в теплом дружеском тоне, что выдавало приватный характер взаимоотношений между критиком и автором. Александра Васильевича она очень тронула, несмотря на то, что вопросам отечественной истории и биографии автора в ней уделялось больше внимания, чем самой пьесе. «Я очень доволен статьей Кривенко, — писал он сестре. — И кратко, и хорошо, и главное об волосах («убеленных благородною сединою». — В. О.) и об летах всё сказано: утешил!» Цензурный фокус с названием («Отжитое время») произвел впечатление и на Василия Силовича. «“Дело” является красноречивым мотивом издания судебных уставов императора Александра II», — разъяснял он.

Что же касается жутковатого упоминания об объявлении Сухово-Кобылина покойником («Когда послышались голоса “автора, автора!” — писал Кривенко, — некоторые с удивлением переглядывались и замечали, что творец “Свадьбы Кречинского” и “Дела” давно умер»), то к тому времени он уже успел привыкнуть к собственным похоронам заживо. Молчание же прессы выводило его из себя. «У меня опять хлопоты, — писал он сестре 4 февраля 1892 года, — дают в воскресенье Дело, и надо устроить репетицию. Эти подлецы журналы — тот же прием, что с Кречинским; единственная пиэсса, которая производит впечатление, и тут ни один журнал ни слова».

Ни «казенного аршина», ни «клейменых весов» критика не простила ему до конца его дней.

И не только критика.

Имя Сухово-Кобылина не было даже упомянуто в «Истории новейшей русской литературы (1848—1890)» А. М. Скабичевского, выпущенной в 1891 году, так же как и в другом фундаментальном труде — «Истории русской словесности с древнейших времен до наших дней» П. Н. Полевого, опубликованной девятью годами позже. Автора знаменитой «Свадьбы Кречинского», принадлежавшей вместе с «Ревизором», «Грозой» и «Горем от ума» к главным козырям отечественного репертуара, не существовало для академического литературоведения.

В Москве на сцене Малого театра «Дело» было возобновлено значительно позже, чем в Петербурге, — 9 ноября 1900 года. «Подлецы журналы» и на сей раз, стиснув зубы, упорно молчали… Только «Театр и искусство» в 47-м номере сочувственно похлопал по плечу «старика Сухово-Кобылина», бесцеремонно пожалел о напрасно пролитых им слезах и попусту растраченном душевном порыве и бодро заверил российскую публику, что всё, о чем рассказал в своей пьесе престарелый сатирик, — «дела давно минувших дней».

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Когда сатирика относят на кладбище, он начинает умирать и литературно, с великолепными памятниками, венками, часовнями, храмами на страницах истории, но с превращением в мифологическую фигуру для публики.

А. В. Амфитеатров. Очерк «Сухово-Кобылин»

Пятнадцатого сентября 1900 года на сцене театра Петербургского литературно-артистического общества была поставлена третья пьеса Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина». По настоянию цензуры она шла под радужно-безоблачным названием, как бы призывавшим всех от души посмеяться над причудливыми пороками прадедов, — «Расплюевские веселые дни». Во время премьеры случился скандал. «Кто бы мог подумать, — писал журналист и театральный критик Влас Дорошевич в «России», — что будут шикать Сухово-Кобылину! Такой совершенно невероятный казус произошел. По окончании пьесы среди шумных вызовов “автора!” слышалось энергичное протестующее шиканье. Все-таки шикать автору “Свадьбы Кречинского”, автору “Отжитого времени”, 83-летнему старику, классическая пьеса которого вот уже 45 лет украшает русскую сцену! За полицию, что ли, обиделись гг. “протестанты”! <…> Вызовы “автора” большинством театра, — добавлял Дорошевич, — начались после первого же акта. Маститый автор, удивительно бодрый и на редкость сохранившийся старик, кланялся из ложи».

Над пьесой, которую Амфитеатров назвал «сценической иерихонской трубой», смеялись. Но смеялись как-то не так, как хотелось бы цензорам и критикам. Зал скручивало в конвульсиях, публика то и дело содрогалась от ужаса, и смех походил на пароксизмы безумия. Может быть, именно поэтому «Новое время» всю рецензию, напечатанную на следующий же день после премьеры, посвятило не пьесе, а тому, как надо над ней смеяться. «Автор рисует их (чиновников. — В. О.) со всей беззаботностью жизни, и смех, вызываемый комедией, должен быть так же прост и беззаботен!» — поучала газета—и тут же в качестве иллюстрации давала праздничную картинку: «Разыграна пьеса была дружно и весело — и оттого в театре всё время смеялись. Смеялся и сам автор. После 40 лет ожидания — это его неотъемлемое право».

Трогательно, радостно.