Сухово-Кобылин: Роман-расследование о судьбе и уголовном деле русского драматурга

Луиза ревновала Сухово-Кобылина по-женски безрассудно, не только к коротко знакомым ему дамам, но и ко всем его делам, друзьям, балам, обедам, ипподромам, фехтовальным залам — словом, ко всему, что хоть на час отнимало у нее Александра Васильевича.

«Любезный Александр, — писала она (вся их переписка шла на французском). — Я узнала, что ты сегодня обедаешь в городе. Мне очень жаль, я надеялась провести с тобой несколько часов нынешнего вечера. Я очень грустна и очень нездорова. Если у тебя есть свободная минута, заезжай, пожалуйста, ко мне. Я очень буду тебе за то благодарна. Прошу тебя, не откажи мне в этом, потому что я очень несчастна. Целую тебя и жму твои добрые руки. Преданная тебе Луиза».

В ответ на выразительные и полные чувства письма Деманш Александр Васильевич посылал ей с камердинером короткие и сдержанные записочки:

«Любезная маменька (он в шутку называл ее маменькой. — В. О.), все уехали. Приезжай ко мне пить чай. Я поеду на вечер в девять часов с половиною».

Луиза использовала любой повод и прибегала к разного рода хитростям, чтобы только залучить к себе Александра Васильевича:

«Любезный Александр. Сделай одолжение, заезжай ко мне. Мне нужно с тобой переговорить о том, где заказать горностаевую пелеринку для твоей сестры Лизы. Я ничего не могу сделать, не видав тебя. Прощай, до свидания. Искренне жму тебе руки. Луиза».

Александр Васильевич, разумеется, понимал, что дело вовсе не в пелеринках, и иногда проявлял снисхождение:

«Любезный друг, я посылаю за твоими вещами и за твоей особой, всё готово, и мы поедем ко мне. Приезжай, я жду тебя пить чай».

В записках Сухово-Кобылина Луизе были особые, как это обычно водится у любовников, только им понятные выражения, своего рода иносказания, вроде этого «пить чай». Потом, когда следователи Мясницкой части, сенаторы, обер- и генерал-прокурор начнут подробно изучать его любовную переписку, приобщенную к делу, одно из таких выражений, а именно — «пронзить кастильским кинжалом», будет понято ими буквально и выдвинуто в качестве очень серьезной улики против Сухово-Кобылина.

На допросах многие свидетели говорили о Луизе, что она была «нрава пылкого и нетерпеливого».

Пылкий и нетерпеливый нрав француженки жестоко сказывался на ее прислуге. «Мадемуазель Симон, — вспоминает Александр Рембелинский, сосед Сухово-Кобылина по имению в Тульской губернии, — подобно многим иностранкам и иностранцам, приезжавшим в Россию, обращалась крайне придирчиво и сурово с прислугой, отданною в ее распоряжение Кобылиным».

Луиза просто-напросто обходилась с горничными, поварами, рассыльными и кучерами, как с рабами, и, по примеру барина, била крепостных.

— Я отошла от нее по строгому и строптивому ее характеру, — рассказывала на допросе Василиса Егорова. — Злоба ее происходила оттого, что она по-русски говорила невразумительно и разговора ее я не понимала, не могла потрафить ей в исполнении приказаний, за что она выходила из себя, бивала.

— Она за всякую безделицу взыскивала, — жаловалась следователям Аграфена Кашкина, — и даже бивала из своих рук.

— Деманш была вспыльчивого характера, взыскательна, била почем зря, — вторила им Пелагея Алексеева.

Крепостная девушка Настасья Никифорова даже подавала жалобу на Симон-Деманш военному генерал-губернатору Москвы. Луиза жестоко избила ее половой щеткой за то, что при возвращении домой нашла ее спящей с зажженной свечой. Закревский потребовал от Симон-Деманш расписку, что она «на будущее время с находящимися у нее в услужении людьми будет обращаться, как следует».

Прожив восемь лет в России, Луиза так и не изучила ни ее языка, ни ее нравов и не могла понять: то, что пристало барину, «отцу родному», которого крестьяне, несмотря на всю его жестокость и крутой нрав, всё же любили, — «строгий был, но милостивый, крестьян уважал», вспоминали они, — не дозволяется и не прощается ей, приезжей иностранке, присвоившей себе в обращении с ними власть и манеры дедов и прадедов «русского боярина».

Рассказывая на свой лад историю гибели Деманш, крестьяне всегда оставались на стороне своего господина, хотя и считали его повинным в убийстве. В их рассказах, которые собрал и записал в 30-х годах XX века учитель начальной школы деревни Кобылинки Федор Кузнецов, события истолкованы фантастически, но в них выражается явное недоброжелательство к бессердечной иностранке и столь же явное восхищение характером барина:

— Были у него любовницы, одну из которых он убил — немку Луизку. Однажды за обедом любовница Луизка что-то поперечила ему. В гневе Александр Васильевич схватил гирлянду, ударил Луизку по голове и убил ее. А потом ее посадили, как живую, в карету, свезли за Москву и выбросили. Об этом узнали и осудили Сухово-Кобылина…

— За него сидел наш ольховский, из деревни Ольхи мужик, Мишка Вольнов. Сидел в тулупе барина, в его шапке, очень на него был похожий. Сухово-Кобылин богато одарил мужика, аристократ был высшей марки, за отсидку подарил Мишке десятину земли и соболий тулуп.