Сухово-Кобылин: Роман-расследование о судьбе и уголовном деле русского драматурга

«Предположение это устраняется само собою, — заключил министр, — при одном соображении с осмотром мертвого тела Деманш, которое найдено с бриллиантовыми серьгами в ушах, в золотых су-пирах с бриллиантами на руках и золотым кольцом. Сверх сего в квартире ее оставлены в целости бриллиантовые и серебряные вещи и два билета Московской Сохранной Казны в восемьсот рублей серебром на имя неизвестного. Из сего можно предположить, что к убийству Деманш долженствовала быть другая побудительная причина».

Какая — граф Панин прямо не сказал. Но было ясно, что причину следует искать в отношениях Сухово-Кобылина и Симон-Деманш. Для исполнителей, фиксирующих малейший поворот высокопоставленной мысли, это было четким указанием, в каком направлении «долженствует» вести дело.

Особая следственная комиссия, сформированная военным генерал-губернатором Москвы, могла уже подводить некоторые итоги. У нее имелись следующие факты и материалы, которые, при соответствующем истолковании, могли стать прямыми или косвенными уликами против Сухово-Кобылина:

1. Кровавые пятна во флигеле.

2. Записки Нарышкиной аббату Кудеру.

3. Преждевременное предположение Сухово-Кобылина о том, что Деманш убита, а также указание им места, где следует искать ее труп.

4. Письмо с угрозой пронзить кастильским кинжалом, а также сами кинжалы, найденные при обыске.

5. Приезд плотника на квартиру Деманш с приказанием Сухово-Кобылина взломать комоды и доставить ему письма и бумаги француженки.

6. Свидетельство поручика Скорнякова.

7. Показание поляка Радзивилла о том, что в ночь с 7 на 8 ноября криков из квартиры Деманш не было слышно, а также следственный эксперимент, подтвердивший, что, если бы таковые были, не услышать их было бы нельзя.

8. Показание прислуги о том, что Сухово-Кобылин никогда не был так сильно обеспокоен отлучкой Деманш, как утром 8 ноября.

9. Отсутствие у Сухово-Кобылина алиби на период с часу ночи до семи часов утра.

10. Обнаружение драгоценностей на убитой Деманш, исключающее возможность убийства с целью ограбления.

11. Общий тон переписки любовников, свидетельствующий о всевозрастающей ревности Деманш и раздражении Сухово-Кобылина.

Российскому судопроизводству этих материалов было вполне достаточно, чтобы признать Сухово-Кобылина виновным в убийстве француженки, и Закревский, полагаясь на красноречие прокуроров, уже готовил свою резолюцию по делу для представления ее министру юстиции и государю… Несколько месяцев судебной процедуры, а потом короткое прощание с родными под взорами полицейских, слезы, рыдания — и столбового дворянина повезут вдоль верстовых столбов Владимирской дороги. Словом, всё шло хорошо.

Но вот 20 ноября под вечер произошло совершенно неожиданное, никем не предвиденное событие: находящийся под стражей в Серпуховской тюрьме дворовый человек Сухово-Кобылина повар Ефим Егоров сознался в убийстве Деманш. Это был гром среди ясного неба!

Признание Егорова было получено стараниями частного пристава Стерлигова, незаметного чиновника, который не входил в группу следователей Особой комиссии. Он трудился, так сказать, на обочине главной дороги, по которой двигалось следствие, и, действуя единолично, как он сам объяснял, «признал необходимым подвергнуть Егорова строжайшему заключению в секретной комнате, дабы через уединение предоставить его суду собственной совести, почему отослал его в Серпуховской частный дом».

Само это решение Стерлигова — искать убийц в кругу прислуги Деманш — свидетельствовало, что он был не в курсе того направления, которое упорно давали делу Закревский и Панин, и не знал о системе капканов, которыми следователи Особой комиссии обложили Сухово-Кобылина, пользуясь одобрением высших сановников. Следственная братия была в отчаянии. Сложнейшая конструкция, сооруженная для поддержания «качательности» дела, рушилась на глазах; надежные акции сгорали прямо в руках. Стерлигов, сам того не подозревая, спутал все карты, сломал продуманную игру. Потом, когда пройдет время, когда улягутся страсти, Александр Васильевич коротко и едко обрисует эту ситуацию устами одного из персонажей «Дела»: «Боже мой — он всё изгадил! Нынче всякий по-своему, просто хаос».

Получив срочное донесение о «происшествии» в Серпуховской полицейской части, Закревский вытащил из сейфа и положил перед собой на стол широкий плотный лист, украшенный двуглавым орлом и росчерком государя. Двигая желваками и краснея от прилившей к голове крови, он макнул перо в чернильницу, занес его над чистой бумагой и долго смотрел в эту белую пропасть, способную поглотить и раскрошить в своих глубинах не то что частного пристава — полковника, генерала, кого угодно! Ах, если бы засунуть это показание в глотку Егорова, а Егорова в глотку Стерлигова, а Стерлигова… Но было поздно.