Сухово-Кобылин: Роман-расследование о судьбе и уголовном деле русского драматурга

«Хотят его убить»… этот мучительный, безрассудный страх жил в нем подспудно с той самой поры, когда ему дали прочесть по-крестьянски спокойное и обстоятельное и оттого еще более впечатляющее повествование Ефима Егорова. Тогда на него, не знавшего страха ни перед чем, впервые дохнуло тем древним и хорошо знакомым его родовитым пращурам неистребимым ужасом перед вилами, топором и красным петухом. Крестьяне его замечали и говорили об этой «болезненной причуде» с каким-то горестным снисхождением, почти с обидой.

— Он даже воду сначала возил издалека, — рассказывал Филипп Семенович Маслов. — Потом взял из Плавицы, послал на анализ в Москву. Там сказали, что самая лучшая. Тогда он оцементировал источник недалеко от мельницы и воду стал брать только оттуда. Проверял всё очень. Боялся, что его отравят.

* * *

Особые мнения сенаторов, выводы министра юстиции и заключение медицинской конторы вновь возвращали делу утраченную было обоюдоострость. Оплошность частного пристава Стерлигова стараниями целой армии чиновников была исправлена.

Десятого мая 1851 года материалы следствия были представлены военному генерал-губернатору Москвы. Закревский дополнил дело материалами секретного следствия и препроводил его в губернское правление, «а сие последнее отослало оное к рассмотрению и решению в 1-й департамент Московского надворного суда». Четыре месяца шли заседания. Две статьи Свода законов— 1150-я и 1181-я — качали дело из стороны в сторону. Вокруг каждой из них составилась партия, сенаторы и прокуроры азартно спорили, чаши весов божественной Фемиды качались беспрестанно:

— Признать показания дворовых за истину!

— Не признавать!

— Привлечь Сухово-Кобылина!

— Не привлекать!

Сражение двух группировок продолжалось с переменным успехом, пока из темного водоворота речей не всплыла на поверхность одна меленькая, но яркая щепка — факт, отмеченный вскользь, одной строчкой в непомерно разросшемся деле:

«28 марта сего 1851 года по указанию Егорова найдены на чердаке барского дома цепь, две булавки, брошь и портмоне».

Больше ничего — никаких комментариев, выводов, заключений, соображений и мнений. Авось проскользнет.

Но не проскользнуло. Это были те самые вещи Симон-Деманш, которые она постоянно носила с собой и на пропажу которых указывал Сухово-Кобылин в записке министру юстиции. Строка, затесавшаяся в обширные материалы дела по недосмотру (или по бестолковости) какого-то следственных дел стряпчего, перевесила сотни густо исписанных листов многотомного дела, тщательно заостренного с той стороны, которая должна была обрушиться на гордую голову Сухово-Кобылина.

Тринадцатого сентября 1851 года последовало решение надворного суда:

«Егорова и Козмина приговорить к 80 ударам шомполами и по наложению клейм отправить в каторжные работы на рудники: Егорова на 20, Козмина на 15 лет. Кашкину на 22 года и шесть месяцев, Алексееву на 15 лет. Титулярного советника Сухово-Кобылина, виновным по делу сему ни в чем не оказавшегося, к суду не привлекать».

На этом в деле об убийстве московской купчихи Луизы Ивановны Симон-Деманш могла быть поставлена точка. Но граф Арсений Андреевич Закревский был не из тех игроков, которые с достоинством покидают ломберный стол, проиграв крупную партию. Он предпочитал широким и властным жестом смести со стола неудачную фишку, проворно стереть рукавом долговые записи и метать банк заново. Решение надворного суда военный генерал-губернатор Москвы нашел неправильным и отменил его. Дело было направлено в Московскую уголовную палату, а оттуда снова в Правительствующий сенат.

Получив из Московской уголовной палаты материалы следствия и судебных процедур, Сенат тут же поспешил от них избавиться, ибо дело приобрело такую сложность, что блистать красноречием, разбирая его, было уже недосуг. Долго не раздумывая, сенаторы вернули его в уголовную палату на том основании, что та не дала точного ответа на их запрос, привлекать ли Сухово-Кобылина к суду.

Московская уголовная палата, получив дело назад, созвала всех своих членов на экстренное заседание. На нем присутствовал Закревский. Дебаты шли до позднего вечера, и разногласиям о причастности Сухово-Кобылина к убийству не было конца. И тогда Арсений Андреевич, уже изрядно утомленный, поднялся и потребовал от господ заседателей «благосклонного внимания». Палата затихла. И Арсений Андреевич, расчленяя длинными паузами свои короткие фразы, произнес речь. Он напомнил господам заседателям, что Правительствующий сенат вовсе не ставит вопрос, виновен или невиновен Сухово-Кобылин в совершении убийства. Этот вопрос будет решаться не теперь и не здесь. Этот вопрос будет решаться Сенатом, а может быть, даже государем. Палате же должно дать ответ Сенату — привлекать или не привлекать Кобылина к суду по делу об убийстве Деманш. Ответа на этот вопрос ждет от вас Сенат, господа заседатели уголовной палаты.

После речи Закревского был объявлен перерыв. А после перерыва заседатель от дворянства господин Чистяков заявил о своем желании говорить. Его попросили на трибуну. И он высказал мнение: