Сухуми: зеркало воспоминаний

– Нельзя обманывать, что я покушал кашу в садике, а самому выбросить ее в окно? – удивленно спросил он.

И я подумал, как много я не знаю о своем сыне, как быстро растут дети и как быстро они схватывают уроки жизни.

– Нельзя! Научиться подлости легко, и быть подлым легко – сложнее быть прилежным. Твой дед был сложным и сложности преодолевал, он был из стали, крепкий и сильный, как кремень. Он одной рукой мог разломать деревянный стул.

– Как Халк? – еще больше удивился ребенок, и его глаза загорелись яркими прожекторами.

– Лучше Халка, сильнее и смелее. Он был не просто из камня и стали, он сам был камнем и сталью! Он мог разрушить все стены и преграды, но всегда помнил, что только по совести нужно поступать в этой жизни, и этому меня учил, а я сейчас тебя.

– Он был знаменитым?

– Очень знаменитым, его знали многие, у него было много друзей и его все любили, – ответил я.

– А я могу его увидеть, Халка-деда? – спросил меня в предвкушении сын.

– Нет, сынок, он сейчас далеко на небесах и смотрит на тебя сверху. И помни, что ты должен быть похожим на него, ведь он следит за тобой сверху, каким ты станешь.

– Да-да, я буду сильным, как дедушка, титановый! – вскрикнул он и поскакал по саду, изображая воинственные трюки.

И я смотрел на него и упивался им. Нет, полностью мы не умираем – мы продолжаемся в детях. Как я – продолжение моего деда и отца, так и он – продолжение моего отца и меня. Мы всегда оставляем частицу себя своим детям, они могут это зерно развить и стать лучше нас, но могут забросить корнеплод, перестать ухаживать и подпитывать, и станут совершенно не такими, как мы, тем самым отдаляясь от своих корней. Вытягивая корни с болезненной силой, но до последнего они не рвутся, а лишь растягиваются в надежде, что заблудшая душа вернется к своим истокам.

К калитке подбежали местные ребятишки и стали говорить что-то моему сыну. Он, конечно, не понимал, что они говорят на неизвестном для него языке. Но я услышал четкий ответ моего сына.

– Я тут не живу! Это дом моего великого деда из титана, и он был самый сильный! – с гордостью произнес он.

Мой Каштак

Если б было все на свете просто так, я б в субботу поехал на Каштак. Мог бы я рвануть и на маяк, если б было все на свете просто так. Единичка бы на автобусе сияла, это если б я поехал от вокзала, через город мимо Килосури, мимо запаха горячих хачапури. Где меня когда-то дядя Гурик, дядя Ролик, дядя Алик и дядя Сурик обучали правильно нырять, по волне ребристой запускать мелкой галькой скачущую рать и, конечно, чебуреки жрать, а не жрать их было невозможно. Обжигая соком губы, кожу – чебурек был просто уничтожен, а потом и на трое помножен. Больше в нас, увы, не помещалось. Боже мой, какая шалость! Ах ты, Боже мой, какая жалость, что об этом вспоминать осталось. И ведя колдобинкам отчет, пыль вздымая каждым поворотом, первый номер выполнял работу для меня в волшебную субботу.

Из газеты треуголка и вьетнамки цвета «беж» – я иду такой красивый, выбрит, свеж. Треуголка прикрывает, правда, плешь, но она единственная моя брешь. А потом в парное море окунувши свою стать, метров тридцать легким кролем не проплыть, а показать этим жалким бледнолицым, что такое отдыхать. Я приверженец традиций – начинаю загорать. Через час, устав от скуки, разомлевши от жары, лежа надеваю брюки под воздействием хандры. И несу в руках вьетнамки, на ногах еще песок, треугольная панамка – и совсем не беспокоит эта брешь. Снова здравствуй, первый номер, до свидания, Каштак, мой искомый и весомый маленький архипелаг.

Удивительное дело, начиная от Синопа, мое царственное тело превращается в амебу. Одноклеточные мысли растеклись под микроскопом. В голове моей зависло: «Я хочу воды с сиропом». Остановка «Краснофлотский»: для меня наконец-то распахнулась западня.

Вырываясь из автобусного плена и едва не превращенный в манекен, разминая на ходу колено, я снова превращаюсь в супермена. А усталость и слегка помятость я меняю на щеголеватость. Даже то, что на ногах вьетнамки, не изменит ничего в программке, кроме незначительной ремарки, где такие раздают подарки.

В истории немало темных пятен под грифом «абсолютно непонятен». И это выглядит с виду по-идиотски, что назвали остановку «Краснофлотской».

Но, согласитесь, тут несправедливость, фактическая противоречивость, картографическая прибаутка, не уясненная моим рассудком. От остановки начиналась Геловани и пропадала где-то в глухомани, почти что в небесах в краю орлином, куда был путь закрыт автомашинам. А Краснофлотской пыльная макушка заканчивалась возле стен психушки и начиналась только за речушкой с волнительным названием Гнилушка. А от Гнилушки до остановки реально умещалась стометровка.

Нас, Гелованских, это возмущало. Воспитанность, увы, не позволяла нарушить кодекс донкихотский – осталась остановка «Краснофлотской».