Сукин сын

— Миша скучает по жене, — сказала Нина, — он за пятнадцать лет ей ни разу не изменял.

— Запросто, — отозвался Авилов. — Легко! Только мне кажется, что он не по жене скучает. Ты ему нравишься, и это наводит грусть.

Как только смог переставлять ноги, он принялся гулять и одолевал в день по шесть-семь километров, избегая встреч. Ему не хотелось выходить из состояния тонкого, едва слышного блаженства, которое пропитало насквозь, но казалось хрупким и взывавшим к осторожности. Он наблюдал жизнь людей издалека, а вблизи разглядывал только гнезда, муравейники, цветы и землю под ногами. Подумывал купить удочку, но не хотелось проводить утро без Нины. Шли последние дни лета, и солнце грело с каждым днем слабее. Скапливаясь в тучах, наваливалась влажная осенняя печаль.

У дальнего озера он встречал Максима с удочкой, и тот казался Авилову единомышленником, таким же, как и он, беглецом, избегавшим людей, глядя на воду. Хотя он заключил с рыболовом молчаливый союз, пора было распутывать историю с даром Изоры, и Авилов, глядя в небо, сидел на холме, ожидая, когда тот соберет удочки и наткнется на него, курившего возле корней синей от старости сосны. Они пожали друг другу руки, и Авилов предложил присесть.

— Ну что, друг Максим, история нерадостная, — Авилов печалился искренне. — Павел Егорович тебя признал за вора. Когда я поговорил об этом с Тамарой, она угостила меня отравой. Я-то думал, что те времена давно прошли, а нет, все по-средневековому. Что будем делать? Я собираюсь к следователю.

Максим посмотрел длинным взглядом. Веки были короткими и разрез глаз узким, как у людей Востока. Вблизи это было хорошо очерченное лицо татарина, неподвижная маска.

— Я предлагаю вам сделку. Рукопись у нас. С Тамарой случаются нервные срывы, поэтому лучше договариваться без нее. Нужно подкинуть рукопись кому следует, а когда он обнаружит…

— Депутат?

— Да. Попробовать вернуть акции Тамариного отца, которые тот присвоил. Такой план. Как его осуществить, не представляю, но уверен, что Тамара уже придумала.

— Готов подсобить, — быстро сказал Авилов.

Максим посмотрел с недоверчивым уважением.

— Считаете, это реально?

— Считаю. Беру на себя оставшееся. Но с гарантиями.

— Мы у вас в руках…

— На момент, когда рукопись окажется у депутата, меня можно сбросить.

— Вас? Не думаю. Где от вас укрыться, от таких, как вы… — голос его упал.

— Тогда все в порядке. Нужно, чтобы ты это понимал. Если что, я сдаю Тамару с ее отравой. Пока я болен и в беспамятстве. А выздоровею — вспомню напиток, которым она меня угостила.

Авилов поднялся, и они отправились вдвоем, беседуя о погоде, о близящейся осени, рыбалке и прочих мирных предметах. Авилов заметил в спутнике нечто выморочно-неподвижное. Колени его гнулись медленно, как у старика, пепельные волосы казались седыми. Лицо без морщин будто принадлежало кому-то другому.

Дни стояли сухие, но прохладные и пасмурные, Гена бродил по окрестностям в одиночестве, вакханка сидела в библиотеке, перебирала карточки в каталогах, почерком отличницы выписывала книжки и на него не глядела, кокетливо опуская глазки. Играла в хорошую девочку. Зато принялась за прогулки дама с буферами, протяжная, как телега. Та часто бродила вокруг заброшенной избы, не решаясь подступиться к лопухам и крапиве, сомневаясь, стоит ли соваться в непролазную гущу. Гена наблюдал, скрываясь за деревьями. Наконец дама задрала подол и прыгнула. Что это был за полет! Он живо перемахнул через ветхий заборчик и проник в избу следом. Как всегда — сгнившие полы, запах ссохшихся экскрементов, остатки мебели, разбитый цветочный горшок, погнутое ведро. Тамара посмотрела на него с ужасом.

— Раздевайся, муся, — попросил он. Она не шевельнулась, торчала посреди избы, как обращенная в соляной столб. Он прижал к ширинке ее руку, высвободил мощные груди из сбруи. Та не двигалась, пока не осталась без одежды в босоножках на толстых ногах, трусы у колен. Он с удовольствием оглаживал тугие бока. Стоит, сверлит глазищами. Прикольная тетка. Гена скинул штаны и обвился вокруг нее плющом. Тут она внезапно закатила глаза и с протяжным воем рухнула на пол. Он зажал ей рот и принялся за дело… Потом корова тянула его на себя, зажимая бедрами все крепче и крепче… Да ладно, хватит, сколько можно, вот же, ненасытная утроба… Гена безжалостно стряхнул с себя цепкие ноги-баклажки и поднялся…

— Что ты тут делала, муся? — глаза закатились, ответа не последовало. Он вышел на свежий воздух, сел на бревно и отхлебнул из фляжки. Тамара выбралась немного погодя, задрала юбку, перелезая через изгородь, и он подивился крутобедрости, вылезавшей из трусов. Протянул фляжку, она потупилась и присела рядом. Погладила по плечу и похвалила: «Твердый, как камень». Он освободил плечо и сообщил: «У меня жена есть». Тамара протяжно вздохнула: «Твердый, как железо». Фляжка закончилась, он с сожалением закрутил крышку: «Ну что? Пошли?»