Сукино болото

– Вы писали в школе сочинение о смысле жизни, Николай Федорович?

– Кажется, писал. Но что излагал, не помню.

– И я не помню. Но если бы писала сейчас, сформулировала бы примерно так. Смысл жизни в том, чтобы люди становились лучше. Вы так не думаете?

– Все это слова, Анна, – Лещев глубоко вздохнул. – А нам нужны дела. Причем срочно.

– А я вам предлагаю дела, но вы же меня не слышите. Или я не так свои мысли выражаю? Хорошо, приведу конкретный пример. Недавно по телевизору показывали уральскую деревушку. Со времени царя Гороха не было там нормальной дороги с твердым покрытием. Из поколения в поколение люди месили грязь, надеялись, что область поможет. Надоело надеяться, сбросились и сделали дорогу на свои деньги.

Мэр поморщился:

– Ну и что ты этим хочешь сказать?

Анна с досадой на него посмотрела. До чего ж непонятливый.

– А то, что даже в захудалой уральской деревушке, где живут одни старики, где пенсии с гулькин нос, у людей есть какие-то деньги. Национальная наша особенность – люди будут сидеть на макаронах, но на черный день отложат. И вот они на этот день уже накопили с избытком, и вложили избыток в улучшение жизни, потому что знали, что государство им на это денег не даст. Проверено. Вложили, потому что верили: местная власть потратит их сбережения только на дорогу, и больше никуда. У нас в Поволжске, Николай Федорович, та же проблема – дороги. Да плюс к тому убитые подъезды. Не думаю, что и нам государство даст когда-нибудь на это деньги. Но попробуйте сагитировать жителей – доверят они вам свои сбережения?

Лещев молчал. То ли размышлял над ответом, то ли обижался, – непонятно. «Ну и пусть обижается, – подумала Анна. – Хватит мне подстраиваться, а то я на своей благодарности себя потеряю».

Мэр прервал молчание:

– Значит, настоящая местная власть та, которой население готово доверить часть своих сбережений. За ней будущее. Я правильно тебя понял?

«Нет, все-таки он не безнадежен», – подумала Анна.

– А знаешь, я недавно еще одну вещь открыл, – добавил Лещев. – Я – мэр только в здании администрации. Ну, может быть, еще у вас в телестудии. А когда по городу иду и людям в глаза гляжу, эх… Согласись, за последние два года город очень сильно изменился, похорошел. Хвастать нехорошо, но есть ведь в этом и моя заслуга. Но все равно не уважают. Не могу понять. То ли люди такие неблагодарные, то ли я не так себя веду.

Ланцева не знала, что ответить, слишком непривычной была для нее откровенность мэра. И поэтому сказала то, что давно вертелось на языке:

– Николай Федорович, я очень хочу, чтобы именно вы были мэром, и никто другой. Но давайте договоримся: я тоже буду с вами откровенна, даже если моя откровенность будет вас раздражать.

– С чего начнем? – спросил Лещев.

– С Царькова. Весь город говорит, что он вас купил.

– Ну, ты прямо как мой Олег.

– Отодвиньте его от себя. Или это уже невозможно?

– Всему свое время, – туманно ответил Лещев.

20 апреля 2006 года, четверг, утро

Булыкин все же согласился съездить в колонию. Что-то неспокойно ему стало после предыдущего разговора с Анной. Хорошей хочет быть, правильной. А он, в таком случае, кто? Ему самому захотелось поговорить с Радаевым, попытаться расставить, как говорится, все точки над «и». Но признаваться в этом он Анне не стал. Соврал: сказал, что ему нужно в колонию совсем по другому делу.

Забор, вышки, колючая проволока, проходная… Встречал их замначальника по воспитательной работе казах Нуркенов. Сказал, что придется немного подождать, сейчас у осужденных обед.

– А можно попробовать их еду? – спросила Ланцева.

…Гвалт в столовой оборвался. Женщина в колонии – большая редкость. Нуркенов нашел глазами Радаева, показал его Анне. Павел сидел за общим столом, только все ели первое, а он, отодвинув миску со щами, сразу приступил к пшенной каше.

«Чувствительный», – подумала Анна. Разборчивость в еде – это прежде всего от чувствительности натуры.

– Можно попробовать?

Павел подал чистую ложку. Щи были жирными, только в них плавало что-то желтое. Оказалось, верблюжьи мозги. Колония закупала в соседнем Казахстане верблюжьи головы. Не слишком приятно для глаза, зато недорого и сытно. Но Радаев так не считал. Его выворачивало от этого пойла.

– Ну, как ты тут? – спросил Булыкин, будто они расстались вчера.

– Искупаю.

– Встал бы, Радаев, – сделал замечание Нуркенов.

Павел нехотя поднялся и согласился с гражданином начальником:

– Это правильно, а то засиделся.

– За двенадцать миллионов можно и посидеть, – поддел его Булыкин. – Разговор к тебе есть. Я могу не участвовать, если тебе так неприятно мое присутствие. Только я тебя все же спрошу. Семь лет псу под хвост – ради чего?

– Ну, как? – усмехнулся Радаев. – Ради миллионов.

– Настаиваешь, что не брал? А куда они могли исчезнуть?

– Это ваше дело – искать, а мое дело – сидеть.

Продолжили беседу в кабинете Нуркенова. На стене портрет железного Феликса. Стол с зеленым сукном. Время в колонии в определенном смысле остановилось не только для зэков.