Суккуб

— За тебя, Анька. Оставайся такой же необыкновенной и веселой, здоровой и красивой. Будь счастлива. Будь, просто, собой. Просто, будь!

Она улыбнулась. Широко и красиво, белозубо и счастливо. Чокнувшись, мы отпили. Ребята и девчонки присоединились к нам. Посмотрев в самый дальний угол стола, я наткнулась на конопатую длинноносую физиономию и отвела взгляд. Вокруг него было пустое пространство, как и всегда. Никто не хотел даже локтем соприкасаться с ним. Он сидел на углу, на самом дальнем углу от меня и Аньки. Он был тут, но его как бы и не было. Его никто не замечал. Он не поднимался, когда поднимались все. Он не улыбался. Он ничего не говорил. К нему никто не обращался. И мне постоянно казалось, что он смотрит на меня. Как будто я забыла помыть руки с улицы. Его взгляд, как грязные руки. Как зуд от укуса комара.

6

Если бы я могла спать в другом месте, я бы сбегала на эти ночи из нашей конуры в общаге. Эти звуки, их дыхание, скрипы, запах. Я хотела быть на ее месте. Я хотела, чтобы это мое дыхание учащалось, когда кто-то сильный и красивый сжимает меня в руках. Целует. Берет. Но такого человека не было.

Из всех, кто предлагал, просил, умолял, шутил, намекал, настаивал и ухаживал, не было ни одного, к кому я могла бы испытывать хоть что-то, кроме безразличной симпатии. А если нет большего, значит, не будет ничего.

Даже, если ты с ума сходишь от желания быть хоть с кем-то… Просто быть чьей-то?

Даже, если так.

Даже, если из-за этого у тебя развивается мастопатия?

Даже, если так.

Даже, если ты не позволяешь им попытаться завоевать твои чувства?

Не правда. Я, просто, знаю, что это не он. Не они. Что они — не он. Не Он!

Повернувшись на бок, я зажмурилась от того, что кольнуло левый бок. Развернула бедра, чтобы ничто не сжимало бедные, несчастные внутренности. Бокал вина на голодный желудок лишь бросил еще одну кучку земли в могилу моей пищеварительной системы. Я думала о фосфате алюминия. Пакетик утром, пакетик днем, пакетик вечером за полчаса перед едой и каждый раз, когда болит. Через неделю уже все пройдет. Только, нужно есть нормально. И все пройдет. Но это дорого. Овсянка дешевле. Овсянка — спасение для меня. Если бы меня не рвало от одного ее вида…

Аккуратно засунув голову под подушку, я слушала свое дыхание. Об подушку оно казалось шершавым.

Когда же это все кончится?

Здесь все на виду. Здесь нельзя спрятаться. Здесь все обо всех знают. Иногда кажется, что все окружающие— телепаты.

Я думала о сессии. Я думала о занятых компах в кабинете информатики и в библиотеке. Они будут заняты везде. Речи не будет о том, чтобы использовать их для работы.

Я не думала о них, в общем-то. Я бесцельно изводила себя беспокойством о том, что не могла пока изменить. Именно так.

На лекциях появлялся народ, которого я не видела с прошлой сессии. Кого-то я не видела с прошлого года. Кто-то сходил с ума, вспоминая, что здесь он именно учится. Кто-то искал кого-то, кто может помочь. Кто-то искал кого-то, кто может одолжить. Все носились и кого-то искали…

— Ты не видел?..

— Нет, не видел…

— Ты не знаешь?..

— Нет, не знаю…

— Ты не…

— Нет…

Это звучало тогда, когда не слышались возгласы новых блондинок или отпрысков старых русских.

Во время сессии все студенты становятся импотентами. Это временное сезонное явление. Два раза в год любой ВУЗ теряет потенцию. Поголовно. Вся кровь ударяет в мозг. Иногда там не хватает места и голова взрывается. И слышится бульканье, чавканье, крики, кто-то смеется.

Откуда я это знаю? Очень просто. Анька спит у нас в комнате каждую ночь. Одна.

— Анька, смотри, твой друг! — Засмеялся Лешка чуть позади нас.

Лешка — это друг Макса. В общем-то, он общий друг. Он дружит со всеми. Даже с теми, кого я не знаю. Он простой. Я бы сказала, что он теплый. Он никогда не скажет гадости со зла. Он никогда не обидит и не обидится. Если бы Аньку могла задеть его реплика, он никогда бы ее не произнес. Я чувствую себя в безопасности с ним. Он пытался ухаживать за мной на первом курсе. Как и другие. К третьему он остался один. Теперь он просто друг. Общий. Всех сразу. А, значит, и мой.

Со Дня рождения Аньки ребята начали подкалывать ее каждый раз, когда в поле зрения появлялся урод. Она лишь усмехалась. Курсовую он ей написал в срок, а более ничто ее не беспокоило.

Сейчас он прошел мимо нашей компании, сгрудившейся у кофейного автомата.

Он ходит так, будто может просочиться сквозь каждого, кто встретится на пути. То есть, ему все равно. Абсолютно. Я видела это уже… Я понимала, почему он так ходит.

Если кто-то захочет его остановить, он, просто, остановит. Остальные же отступают, как будто он воняет. Он не воняет. Он был в двух метрах от меня. Я знаю это. Но я тоже отхожу, потому что не хочу с ним соприкасаться. Поэтому он так ходит. Если урода захотят остановить, его остановят. Его били. Я видела синяки. Не раз. Он ходит так, будто все люди — вода.

— Урод… — Процедил кто-то рядом сквозь зубы. Я обернулась, но кому принадлежала глухая реплика, не поняла.