Все замолчали, и стали смотреть за окна на расстилающийся пейзаж. А о чем говорить? Все правы, и все не правы. Истина где-то посередине, уж это Таня знала наверняка. Мама всю жизнь вдалбливала ей в голову: «
В принципе, все верно. Если только забыть, что сейчас мужики-то стали как бабы. Впрочем – а были они когда-то, настоящие-то? Или только в сказках и легендах?
Дорога закончилась у причала. Девушки высыпали из микроавтобуса стайкой птиц и замерли, сбившись в кучу. Потом по команде Лены быстро перешли на яхту, стоявшую у причала, и как только последняя из них (Это была Валентина, всем своим видом показывающая независимость) оказалась на яхте, трап скользнул на борт, мощные двигатели заурчали, шустрые парни-матросы сбросили канаты, удерживающие яхту на месте, и она величаво, медленно, начала разворачиваться, направляя носовую часть в сторону открытого моря.
Когда отошли от стенки причала метров на сто, двигатели заурчали еще сильнее, винты выбросили из-под кормы огромную струю воды, будто бьющую из огромного шланга, яхта начала набирать скорость. Через минуту она уже неслась по волнам, вздрагивая, когда днище ударялось об очередную гладкую волну-валик, лениво тащившуюся к берегу, видимому уже как далекая полоска светлого бетона.
– Хорошо-то как! – девчонка из тех, что молчали и не участвовали в разговорах, мечтательно улыбнулась, потянулась – Сейчас бы еще шампанского! Да пару мужиков покрасивее!
– Дура! Шампанское для нас все равно как газировка – презрительно фыркнула Валентина – Только пузыри в нос, да бздеть замучаешься! А потом весь сортир уссышь! Испытано!
– А я попадаю в унитаз – меланхолично заметила «прибалтийка», глядя в морскую даль и щуря глаза – Ты вообще-то знаешь, что на унитаз нужно садиться? Думаешь, надо делать
Ха ха ха… Девчонки покатились со смеху, но Валентина не изменилась в лице, и лишь прищурилась, как тогда, когда смотрела на Лену:
– Будет день, и будет дело. И ты пожалеешь, что наезжала. Я не злопамятная, просто у меня память хорошая! И вы, сучки, запомните – Валя-жиган обид не прощает! И ничего не забывает! Порву, как грелки!
И тут же повернулась к Лене, стоявшей чуть поодаль, у борта, взявшись обеими руками за ограждение:
– А мы вообще сегодня жрать будем? Эй!
Девчонки затихли, прекратив перешептываться, у Тани внутри слегка похолодело от предвкушения неприятностей. Обращаться
Так и вышло. Лена медленно повернула голову, долго смотрела на Валентину, будто не веря своим глазам, потом развернулась и пошла по палубе, остановившись прямо перед Рыжей. Та не отвела взгляда, хотя было видно, что ей не по себе.
Глупость, конечно. Таня вообще не понимала, зачем Рыжая так делает. Самоутверждается? Или просто в ее голове на самом деле какие-то психические сдвиги? Ну – зачем делать то, что обязательно закончится мучительной, болезненной экзекуцией? Что за мазохизм? Зачем это бунтарство?
– Пожрать хочешь? Проголодалась? Ну что же…я тебе помогу! Пожри рыбки!
Лена неприятно, криво улыбнулась, и вдруг резко наклонилась к ногам Валентины. Схватила за лодыжки, прежде чем та успела что-то сказать, и выбросила ее за борт! Только пятки сверкнули!
Таня даже охнула. Потом Лена подняла руку, яхта сбавила ход, и начала возвращаться по широкой дуге, туда, где виднелась голова Рыжей, качавшаяся на волнах, как здоровенный рыжий поплавок.
– Эй, ты! – Лена слегка повысила голос, перекрывая гул двигателей – Видишь вон там, на горизонте полоску берега? Нам туда. Плыви, да побыстрее. Иначе к ужину опоздаешь и останешься голодной. Давай! Удачного заплыва!
– Я плаваю хреново! – хрипло завопила Рыжая, пытаясь подплыть к борту яхты – Я вообще плавать не умею!
– Это упущение – ухмыльнулась Лена – Вот тебе и возможность как следует научиться. Да – не вздумай куда-нибудь смыться. Вдруг лодка какая пройдет, или корабль. Мы тебя найдем, и устроим такую выволочку – кровью блевать будешь!
– Это вы можете! – плюнула Валентина, стараясь попасть в борт яхты, и пробормотала что-то ругательное, матерное – что именно, Таня не расслышала. Двигатели снова загудели, и яхта начала выходить на крейсерскую скорость, оставив за кормой несчастную Рыжую, сто раз небось пожалевшую о своем дурацком беспределе.