— Могу ли я увидеть ваши водительские права и регистрацию, пожалуйста?
— Не знаю, сможете ли вы, офицер. Я не глазной врач. Таким образом, я не в том положении, чтобы определить, что вы можете видеть. Вы сможете увидеть мои водительские права и регистрацию? Ну, я буду рада, — Энн передала их.
— Вы пили, мисс Славик?
— Да, — ответила она.
— Сколько?
— Я не совсем уверена. Я не знала, что по закону граждане обязаны вести учёт ежедневного потребления жидкости. Правда?
— Сколько вы сегодня выпили, мисс Славик?
Она обдумала это.
— Наверное, полдюжины чашек кофе. Одну диетическую колу на обед. И одну банку Yoo-hoo по дороге домой, — она подняла банку Yoo-hoo так, чтобы он мог видеть.
Полицейский на секунду задумался.
— Вы сегодня пили алкоголь, мисс Славик?
— Алкоголь? Вы имеете в виду летучее и легковоспламеняющееся гидроксильное соединение, обычно используемое в промышленных растворителях и очистителях, смертельный яд? Нет, офицер, сегодня я не употребляла алкоголь. Если вы имеете в виду, пила ли я какие-либо алкогольные напитки, то ответ — нет.
И снова полицейский напрягся.
— Мисс Славик, я бы хотел, чтобы вы вышли из машины.
— Зачем? — спросила она. — Чтобы заставить меня трогать свой нос против моей воли? Чтобы заставить меня идти по линии против моей воли? Чтобы заставить меня дунуть в алкотестер Smith & Wesson 1.0?
— Мы называем это полевым тестом на трезвость, мисс Славик.
— Это то, как вы это называете. Я называю это преследованием полиции. Некоординация не противоречит закону, офицер, и вы не имеете профессиональной квалификации, чтобы определять состояние моей физической координации. Вы также не можете гарантировать судье точную работу и калибровку устройства для дыхания. А теперь послушайте обо мне, офицер. Мне тридцать семь лет. Мой рост пять футов и четыре дюйма, и я вешу сто девять фунтов. А вы? Вам двадцать с небольшим лет, рост — шесть футов два дюйма, минимум двести фунтов веса, я права? А ваш приятель ещё крупнее. Другими словами, вы, двое офицеров, большие, сильные молодые люди, которые могут легко высадить меня из машины против моей воли на городской улице. И, да, я полагаю, вы могли бы также заставить меня пройти ваш нелепый полевой тест на трезвость. Я была бы беспомощна, чтобы остановить вас, учитывая состояние страха, в котором я была бы. На самом деле, я полагаю, что любая женщина была бы беспомощна в таком случае против двух больших, сильных молодых мужчин со смертоносным оружием на бёдрах. Я хочу сказать, офицер, что если вы хотите насильно высадить меня из машины на городской улице и заставить пройти ваш постыдный и вопиюще неконституционный тест, то вперёд. Однако, если вы это сделаете, я подам в суд на ваш департамент за потерю заработной платы, будущий вред и душевные страдания, поскольку такой случай, несомненно, огорчит меня до такой степени, что я пропущу работу, что мой трудовой статус будет скомпрометирован, и что я из-за этого буду страдать морально. Если, с другой стороны, вы решите арестовать меня, я подам в суд на ваш департамент за всё вышеперечисленное, плюс ложный арест.
Двое полицейских, казалось, колебались в молчании.
— Вы юрист, мисс Славик? — спросил второй.
— В силах ли полиции принудительно изымать трудовой статус случайных граждан? Я думаю, что с этого момента я оставлю за собой право хранить молчание, офицер, если, конечно, Конституция Соединённых Штатов не была отменена с тех пор, как я в последний раз её смотрела. А теперь… позвольте мне проехать.
Двое офицеров отступили назад и махнули ей рукой.
«Уже намного лучше», — подумала Энн Славик и продолжила свой путь по Уэст-стрит.
Она знала, что они всего лишь выполняют свою работу, но ей нужно было поиграть с ними, чтобы отвлечься.
«Ладно, значит, я сука. Ничем не могу помочь. И да, я юрист».
Этот день был самым необычным в её жизни, большим триумфом и большим смятением. Она ждала этого дня семь лет, она должна быть счастлива. Но сейчас она могла думать только о том, что сказал доктор Гарольд.
О сне. О кошмаре.
Она могла слышать, как Мартин печатает, когда вошла. Почему он не купит себе компьютер? По крайней мере, он не производил бы столько шума. Она предложила заплатить за него, но он заверил её, что не хочет.
— Я не позволю, чтобы моя муза была испорчена дискетами и бликами на экране монитора, — сказал он тогда.
Энн знала настоящую причину: он не мог себе этого позволить на свою «рабскую зарплату» в колледже. И его мужская гордость не позволила бы ей купить такую вещь для него.
Она вошла в фойе и закрыла дверь задницей. Затем она облегчённо застонала, поставив свою сумку для судебных разбирательств, которая весила больше чемодана. Такая сумка была бичом любого адвоката; они носили в ней всю свою жизнь, а жизнь адвоката весила много. Её профессиональный студийный портрет с Мелани и Мартином улыбался ей, когда она вешала свой плащ от Burberry.
«Моя семья», — абстрагировалась она.