Сулажин

– Ничего интересного. На групповухе есть одно правило. Если приходит кто-то новенький, часто жмется, стесняется. Напирать ни в коем случае нельзя, только кайф обломаешь. Никто не обращает на новичка внимания, все начинают заниматься делом, – она сделала похабный жест, – и человек сам потихоньку заводится, подключается.

Я обратил внимание, что Громов перестал участвовать в разговоре. Сел, сложив руки на груди. Смотрел на дверь. И вид такой, будто нас не слушает, а думает о чем-то своем.

– Что во мне, по-вашему, самое интересное? – Глаза у бойкой брюнетки были, как сверла. Мне доводилось встречать людей с таким взглядом. Самые опасные особи на свете. Невзирая на половую принадлежность.

– Вы красивая, – осторожно сказал я.

– Ага. – Гюрза рассмеялась и вдруг дернула себя за локон. Черный парик соскользнул. Обнажился совершенно голый череп. – Залюбуешься, какая краля.

Что случилось с моей хваленой наблюдательностью? Как я мог не заметить, что волосы фальшивые? Это сулажин виноват. Ну и психоз, конечно. Хорошо, что я ушел со службы, хоть Лев Львович и отговаривал. Убеждал, что мне надо с головой погрузиться в работу. Это в моем положении лучше всего. Много от меня было бы проку в таком хреновом состоянии.

Черепах хихикнул, похлопав себя по точно такой же, как у Гюрзы, лысой макушке. Очевидно, он видел этот трюк раньше. А Баранчик, до сих пор не раскрывший рта, глазел на свою спутницу всё с тем же обожанием. Я ей даже позавидовал. Пускай он по виду болван болваном, но не бросил же. Не отшатнулся. Даже сюда за ней притащился.

– Самое интересное во мне то, что я оторвалась. Как тромб. – Гюрза зачем-то ткнула острым локтем своего обожателя. Он застенчиво улыбнулся. Щеки пошли ямочками. – В какой-то момент страх взял и пропал. Я почувствовала себя самым свободным существом на свете. Что хочу – то и сделаю. Чего мне бояться? Кто меня теперь чем-то испугает? Не понравится кто-нибудь – возьму и грохну. Как от не фига делать. Так что вы со мной повежливей. Очень советую.

– Совет не по адресу, – ответил я. – Грохните, сделайте одолжение.

Шутить я не собирался, но все одобрительно засмеялись, а Черепах заметил:

– Наш человек.

Я посмотрел на Громова – и встретился с ним глазами. Оказывается, он и слушал, и наблюдал. За мной. Внимательно.

– Работаем, – коротко сказал он. – Случай нетривиальный, но работаем. Спасаем общество от лишних жертв. Вы ведь в людях хорошо разбираетесь?

Я кивнул.

– Как по-вашему, правду говорит Оксаночка или интересничает?

– Правду. Буду с ней предельно вежлив. На самом деле я хочу прожить свои три месяца до конца.

Все опять засмеялись. А Гюрза перестала пиявить меня глазами.

– Ну а что скажете про Альбину? – Громов сделал легкий поклон в сторону Стрекозы. – Это еще более трудный случай.

Я повернулся к немолодой тетке. Попытался сосредоточиться. Мешали два моих отражения в зеркальных стеклах.

– Даю подсказку. Альбина – владелица кафе.

– Тоже онкология… – протянул я, рассматривая иссохшее лицо. Когда-то, еще недавно, голова у меня работала что твой процессор. Кафе? При чем здесь кафе?

– Ах, какая проницательность, – прошипела Стрекоза. Бескровные губы задергались – того гляди плюнет в физиономию. – Прямо Шерлок Холмс.

– Синдром обиды. – Громов вздохнул. – В тяжелой форме. Ненависть ко всем окружающим. На первом занятии Альбина призналась, что все время думает об одном и том же. Не насыпать ли напоследок яду в кофейную машину. На кого бог пошлет.

– И насыплю, – сказала Стрекоза. – Вы меня пока не отговорили.

Он погладил ее по плечу.

– Время есть. Отговорю.

– Видеть их всех не могу! Будто я закупорена в бутылке, за стеклом. А они радуются, руками размахивают. Они все там, а я здесь.

Это-то мне было хорошо понятно. Если б я работал в каком-нибудь веселом месте вроде кафе, может быть, тоже всех бы возненавидел. Хотя вряд ли. Какое мне до них дело?

– Что скажете про нашего Игоря?

Громов показал на Баранчика, по-прежнему не сводя с меня глаз.

Ну здесь-то я был более или менее уверен. Даже позволил себе съязвить. На правах такого же приговоренного, как эти две стервы.

– Очарованный смертью. Влюбился в обреченную красавицу. Всюду за ней таскается. На тот свет, вероятно, тоже потащится.

Гюрза снова сверкнула на меня глазами. Я ухмыльнулся. Подмигнул. Хочешь укусить? Валяй. Видал я в своей жизни рептилий и поопасней.

Баранчик захлопал светлыми ресничками. Оп-ля! У него и слезы выступили.

– Опять мимо. Я не мог ошибиться насчет вашей проницательности, я в таких вещах не ошибаюсь. Значит, ваш интеллектуальный ресурс дезорганизовался вследствие потрясения… – Громов достал крошечную книжечку. Что-то в ней пометил. – Игорь ближе всех к смерти. Патологическая склонность к спонтанной тромбоэмболии. Развилась в результате неудачной операции. Тромб может оторваться в любую секунду. Это экстремально стрессовое состояние.

Теперь я понял, почему Гюрза толкнула Баранчика в бок, когда сказала об оторвавшемся тромбе.

– Поэтому эмоциональную близость с Оксаной надо только приветствовать, – продолжил Громов. – Они познакомились уже здесь. И полюбили друг друга.