Сулажин

— …Понимаете, когда человек уходит, после него в ткани бытия остается рваная рана. О масштабе и качестве ушедшего можно судить по размеру и глубине этой раны, по тому, насколько медленно она заживает и большой ли потом образуется шрам. На свете немало людей, исчезновение которых проходит почти незамеченным. Потому что их жизнь была малоосмысленной, и никто по ним не заплакал. А смерть Риты стала горькой потерей для многих, очень многих. В блоге у нее были тысячи «френдов», следивших за ее записями и творчеством. За последнее время число тех, кто сострадал Рите, восхищался ею, молился о ее выздоровлении, многократно возросло. Но Рита ушла, и теперь в тысячах душ осталась кровоточащая рана…

На этом прочувствованная речь прервалась, потому что Баранчик с ревом кинулся к «покойнице», сел на корточки и, давясь рыданиями, завопил:

— Марго, Марго! Почему ты не взяла меня с собой? Что я тут один? Как? Они все забудут, для них ты просто блог, а я… Я все равно умру!

Поднялась мощеобразная рука, щелкнула Баранчика по лбу.

— Ты чего, очумел? Перестань меня тискать, больно!

Гюрза приподнялась, злобно оттолкнула скорбящего. Тот шмякнулся на мягкую попу, захлопал глазами.

Это выглядело так комично, что я рассмеялась. Черепах держался за живот и хохотал. Стрекоза скалила неестественно белые зубы. Громов улыбался.

— Не удивляйтесь, — сказал он мне. — Наши занятия часто оканчиваются взрывом веселья. Правда, обычно сессия продолжается дольше. Но после этой интермедии, боюсь, вернуться в правильное настроение нам уже не удастся. На сегодня всё. Завтра увидимся в то же время.

После этого все как-то очень быстро ушли, а я замешкалась.

Громов сел за стол и что-то записывал в блокноте. А я стояла у двери и медлила. Сама не знаю почему.

Нет, знаю. Нужно было решить, приду ли я сюда снова. И чего-то не хватало, чтобы определиться: да или нет.

Олег Вячеславович отложил ручку, поднял глаза. Я хотела сказать «до свидания» — и не сказала. Некоторое время мы молчали.

Потом Громов поднялся и подошел.

— Я ждал, останетесь вы или нет. Не хотел влиять на ваше решение. Часто бывает, что люди после первого занятия уходят и больше не возвращаются. Вы здесь первый раз, мне хотелось бы поговорить с вами индивидуально, но в таких случаях я никогда не проявляю инициативы. Если человек чувствует, что я могу помочь, он делает первый шаг сам. Если нет — значит, ему нужно что-то иное.

— Я пока не знаю, — сказала я. — У вас тут… странно. Пациенты у вас странные. И сами вы странный.

— Не странен кто ж? — Он улыбнулся. Я начинала привыкать к этой его улыбке одними глазами. — Здесь не употребляют слово «пациент». «Ученик» или «ученица».

— А вас, значит, нужно называть «учитель»?

— Нет, я тоже ученик. Вот сегодня представлял вам остальных и впервые осознал очень интересную вещь…

Он запнулся.

— Какую?

— Эти люди находятся на пороге смерти. Но все их мысли подчинены любви. Здесь несколько ее разновидностей, и все самоотверженные: у Зои — женская, у Леонида — мужская, у Александра Николаевича — родительская.

— А у Гюрзы? То есть у этой, как ее, Риты? Разве она кого-то любит?

— Конечно! Это ведь она привела сюда своего возлюбленного. Чтоб его спасти. Сама она ничего уже не боится, слишком устала от болезни. Мобилизация любви перед натиском смерти — как это естественно, как по-человечески! — Громов говорил всё оживленней — его увлекла эта мысль. — Близость конца требует от души напряжения всех сил. И любовь кидается на защиту всего, что ей дорого — как птица на защиту птенца. Против лисы-смерти у любви нет ни одного шанса, и всё же она отчаянно трепещет крыльями, кричит. Несколько раз на моих глазах случалось чудо: хищница поворачивалась и убегала.

— От меня не убежит. — Что-то начинало знобить. Я обхватила себя за плечи. — Права ваша Зоя. Я никого никогда по-настоящему не любила. Никакая полоумная птица спасать меня не кинется.

Он посмотрел на меня, слегка наклонив голову. Словно решал, верить или нет.

— Если вы остаетесь, нам нужно наладить эмоционально-психологический контакт. Чтобы я вас чувствовал, а вы мне доверяли. Поработаем?

— Давайте. — Я сняла с плеча сумку, кинула на стул. — Что я должна делать?

— Идемте к столу.

Мы сели лицом друг к другу.

— Сейчас я немножко пошаманю. — Морщинки вокруг глаз пошли лучами. — Не бойтесь. Это не гипноз и не зомбирование. Будем настраиваться на одну волну. Прием очень простой, можно сказать, инфантильный — как игра в похороны. В моей методике вообще много детского. Когда человек готовится умереть, он будто возвращается назад, к истокам. Наносное и приобретенное отшелушивается. Остается только младенческое: больно — небольно, страшно — нестрашно. Моя задача — сделать так, чтобы вам было небольно и нестрашно.

— Моральный сулажин, — кивнула я.

— Что?

— Неважно.

Он не стал выспрашивать.

— Есть два способа взаимонастройки: тактильный и бесконтактный. В первом случае нужно взяться за руки. Во втором — не отрываясь смотреть друг другу в глаза. Как вам комфортней?

Выбор следующей фразы: