Сулла

Однако всех этих фактов недостаточно, чтобы с только их помощью объяснить чрезвычайное очернение, которое претерпел портрет Суллы: все эти люди знали его доподлинно, они слушали его в Форуме или сенате, и, следовательно, деформация не могла идти от них. Просто в этом поколении еще могли представлять Суллу очень контрастно, в зависимости от того, одобряли его или нет, и в зависимости от того, как рассматривали природу его власти (которую некоторые считали необходимым и благотворным окончанием институционной эволюции, в то время как другие видели в ней государственный переворот — но не постоянный), или его концепцию отношений со средиземноморским миром (отмеченную манией величия или отпечатком значения величия Рима), или еще его способ уничтожения своих противников (который представляли как справедливую месть или беспримерное старческое преследование). В общем, как это и должно было быть, портрет Суллы не был еще зафиксирован в его доминирующих чертах через тридцать лет после смерти. Только последующие события оттенили некоторые черты и зафиксировали портрет Суллы, который передала нам наша культура. Этими событиями являются победа Цезаря в гражданской войне против Помпея и возобновление проскрипции Триумвиратом.

Когда в 49 году разразился конфликт, Цезарь уже долго развивал пропаганду, настаивая на «сулланизме» своих противников. Он вовсе не лишал себя права сказать, «что он следует путем мести за Гнея Карбона, Марка Брута и всех тех, против кого осуществилась жестокость Суллы, который имел Помпея своим помощником». И, конечно, с победой Цезаря соотносится бескомпромиссное осуждение «сулланского режима» и потеря круга воспринимающих у всех благосклонно к нему настроенных (и действительно, практически не сохранившихся) историков. Довольно примечательно, что в это же время на Суллу переносили изначальную ответственность за конституционные потрясения, произведенные Цезарем, и таким образом находим у историков-греков в эпоху империи утверждение, что Сулла заставил бы доверить себе пожизненную диктатуру, что он соединил бы ее с консулатом, упразднил бы все выборы, чтобы назначить себя самого на все магистратуры. Эта ложь привела к вопросу, почему в этих условиях Сулла отказался от диктатуры, и вызвала создание некоторого числа бравурных произведений о непостоянстве человека, чей дух:

Всегда сам не знает, чего хочет.
Он замыкается в себе, не зная, чем бы
заняться.
И, достигнув вершины, он стремится
броситься вниз.

(Корнель, Цинна, 368–370).

Также можно сказать, что осуждение Суллы было тем более эффективным, что в основном Цезарь применил по отношению к своим противникам отличное отношение: официально не было репрессий, наоборот, победитель направил всю свою заботу на то, чтобы показать, что он не стремится отомстить от имени того, что последующая его пропаганда назвала великодушием Цезаря — выражение, которого он скрупулезно избегал, потому что установил степень превосходства того, кто прощает, над тем, кто прощен. Уверенность в том, что он никогда не лишится власти, вызвала у него великодушие (оно, конечно же, было ему присуще), которое Сулла не мог продемонстрировать в 82 году, а его последователи не сумели возобновить.