Султан и его гарем

На следующий вечер, снова встретив Рецию в тени деревьев, Юсуф опустился перед нею на колени, страстно схватил ее руку и признался в своей пламенной любви.

– Будь моей, Реция, – умолял он, – я люблю тебя, я не могу быть счастлив без тебя! Ты должна быть моею!

Хотя Реция и знала, что юношу зовут Юсуфом-Изеддином, но ей неизвестно было, что это – сын султана.

– Встань! – коротко сказала она, поднимая принца. – Не заставляй страдать себя и меня, Юсуф! Не ищи моей взаимности, не требуй, чтобы я принадлежала тебе! Будь другом бедной Реции, которая не смеет нарушить своей клятвы! Я принадлежу другому, – тихо созналась она, – я не могу быть твоей!

– Ты принадлежишь другому? Еще и теперь?

– Вечно! Вечно!

При этих словах у принца так и упало сердце.

– Так ты не можешь любить меня? – тихо спросил он.

– Нет, я могу любить тебя, Юсуф, как друга, как брата, – отвечала Реция, – такою же любовью должен и ты любить меня! Умоляю тебя сделать это! Не требуй от меня большего! Будем друзьями!

Просьба была так искренна, нежна и так мило произнесли ее уста Реции, что принц, увлеченный добротою и прелестью своей возлюбленной, схватил ее руку и осыпал ее поцелуями.

– Не отталкивай меня, Реция! – воскликнул он. – Я ведь ничего другого не желаю, как только иметь право любить тебя, прекраснейшая и очаровательнейшая из всех женщин.

И страстный юноша порывисто прижимал руку Реции к своим устам.

Она дрожала, она чувствовала, что должна удалиться, должна бежать от Юсуфа, что она принадлежит Сади…

– Я твоя, мой Сади, твоя! – прошептала она, вырвалась от принца и убежала.

Юсуф посмотрел ей вслед, ему было и больно и вместе с тем так хорошо на сердце, он ничего больше не хотел, как только иметь право любить Рецию!

VI Сирра и черкес-палач

Вернемся теперь к Сирре, которую Будимир доставил на место казни перед деревянными воротами Скутари.

Только небольшая кучка любопытных собралась перед страшным эшафотом, воздвигнутым палачом.

Холодная, сырая, пасмурная погода, да еще то обстоятельство, что ни газеты, ни объявления не извещали о казни пророчицы, объясняли незначительное присутствие народа на этом ужасном зрелище, которое должно было произойти после заката солнца.

Мансур-эфенди, до самого часа казни все еще остававшийся Шейх-уль-Исламом, тоже не одобрял лишней огласки; он не знал, какое еще действие произведет на публику казнь пророчицы. Очень легко могло случиться, что в подобном случае народ вступился бы за «чудо» и на месте казни дело дошло бы до опасных демонстраций. Мансур-эфенди имел обыкновение заранее обдумывать все и принял меры для предупреждения подобного неприятного случая.

Когда карета с преступницей подъехала к подмосткам, на которых возвышалась виселица, Будимир прежде всего приказал своему помощнику продеть веревку сквозь массивное железное кольцо в передней перекладине.

Между тем отряд кавасов широко оцепил подмостки.

Только что Будимир попробовал, хорошо ли действует опускной клапан, как вдруг прискакал гонец от Мансура с приказанием поспешить с исполнением приговора, дабы не привлечь большого внимания.

На место казни прибыло уже несколько имамов, на которых возложена была обязанность перед казнью призвать преступников к покаянию и молитве. Не раз приходилось им исполнять эту обязанность – сотни, даже тысячи преступников в последнюю минуту жизни видели они, – но и они содрогнулись при виде Сирры. Такого страшного существа, такого безобразия они никогда еще не видывали.

На Сирре надета была длинная красная одежда приговоренных к смерти.

В этом ужасном костюме она казалась еще страшнее, чем когда-либо.

Сирра проворно и ловко, словно кошка, влезла на подмостки, когда помощник палача снял с нее веревки, кроме одной, привязанной к ее руке. Подобно тому, как водят на цепи диких зверей, так и помощник палача на веревке ввел Сирру на подмостки.

Небольшая кучка зрителей из народа с ужасом и отвращением смотрела на преступницу – на это страшное существо, влезавшее на подмостки. Они не знали, что это была пророчица, бывшее орудие Шейх-уль-Ислама.

Напрасно искала Сирра удобного случая вырваться из рук палача. Она была таким созданием, для которого ничего не значило при случае обновить рубцы, покрывавшие лицо и шею Будимира! В бешенстве и отчаянии она была страшна, владея тогда ужасной силой, и готова на все, чтобы только освободиться или отомстить за себя.

Но помощник палача был осторожен! Он оставил одну веревку на руке Сирры. В то время как он поднимался по ступеням подмосток, рядом с ним лезла и она, будучи не в силах убежать; слуга Будимира крепко держал ее.

Солнце, так долго огненным шаром видневшееся из-за тумана и туч, уже склонялось к горизонту, через минуту оно должно было исчезнуть – а казни в Константинополе совершались всегда после заката.

Когда Сирра подошла к столбам, составлявшим виселицу, слуга передал своему господину веревку, на которой он держал Сирру, словно дикого зверя.

К ней подошли имамы. Она потребовала, чтобы ее прежде всего освободили от позорной веревки.