Сумасшедшее семя

— Однако это свидетельствует, — сказал в декабре Шонни, — как все ведет назад к Всевышнему. — Он был гораздо оптимистичней сокамерника Тристрама. — Либерализм означает завоевание окружающей среды, а завоевание окружающей среды означает науку, а паука означает гелиоцентрическую точку зрения, а гелиоцентрическая точка зрения означает непредубежденное мнение насчет существования форм разума, отличных от человеческого, а… — он глубоко вздохнул, сделал добрый глоток сливовицы, — а, ну, видишь ли, признавая такую возможность, ты признаешь возможность существования сверхчеловеческого разума и таким образом возвращаешься к Богу. — Он ликующе улыбнулся свояченице. Жена его на кухне пыталась придать смысл жалким пайкам.

— Сверхчеловеческий разум, однако, может быть злым, — возразила Беатрис-Джоанна. — Это ведь будет не Бог, правда?

— Раз есть зло, — сказал Шонни, — должно быть и добро.

Он был непоколебим. Беатрис-Джоанна улыбнулась, демонстрируя свою веру в него. Ей придется еще два месяца во многом полагаться на Шонни. Жизнь внутри нее брыкалась; она раздулась, но только к лучшему. Возникала масса тревог, хотя она была вполне счастлива. Покалывала вина перед Тристрамом, одолевали проблемы хранения длительной тайны. Когда кто-то являлся с визитом или заглядывали работники фермы, она была вынуждена стрелой мчаться в уборную, насколько раздавшаяся фигура позволяла набрать скорость. Разминаться приходилось тайком, после наступления темноты, расхаживая вместе с Мевис между развалившимися насестами, по полям зараженной пшеницы и ячменя. Дети были хорошие, давно приученные не болтать в школе или вне школы об опасном богохульстве своих родителей; помалкивая насчет Бога, они помалкивали и насчет беременности своей тетки. Это были чуткие, симпатичные деревенские дети, хоть и худее, чем нужно; Димфне семь, Ллевелину девять. В тот день, за пару дней до Рождества, они сидели, вырезая из кусочков картона листья падуба, ибо весь настоящий падуб был поражен гнилью.

— Мы снова на Рождество сделаем все возможное, — сказал Шонни. У меня еще есть сливовица, хватит и алка. В леднике лежат четыре последние бедные курочки. Будет вполне достаточно времени для предсказания непредсказуемого будущего, когда Рождество придет и пройдет.

— Папа! — сказала Димфна, работая ножницами, сосредоточенно высунув язык.

— Да, милая?

— Что там на самом деле было на Рождество? — Они были в такой же степени детьми Государства, как и своих родителей.

— Ты же знаешь, что было. Не хуже меня знаешь, в чем там все дело.Ллевелин, расскажи-ка ей, что там было.

— Ох, — сказал Ллевелин, занятый вырезанием, — понимаешь, тот парень родился. Потом его убили, повесили на древе, а потом его ели.

— Ну, для начала, — сказал Шонни, — никакой не парень.

— Ну, мужчина, — сказал Ллевелин. — Мужчина и есть парень.

— Сын Божий, — сказал Шонни, стуча по столу. — Бог и человек. И после убийства Его не ели. Он отправился прямо на небеса. Ну, ты наполовину прав насчет еды, благослови Бог твою душу, только это мы сами едим. Во время мессы едим Его тело и пьем Его кровь. Только они спрятаны — понимаешь, ты слушаешь, что я тебе говорю? — в хлебе и вине.

— А когда Он опять придет, — сказал Ллевелин, щелкая ножницами, — его съедят по-настоящему?

— Ну-ка, — сказал Шонни, — что ты хочешь сказать этим странным вопросом?

— Съедят, — сказал Ллевелин, — как съели Джима Уиттла? — Он сосредоточено принялся вырезать новый листик. — Да, папа?

— Это еще что такое? — возбужденно сказал Шонни. — Что это такое ты говоришь, будто кого-то там съели? Ну-ка, сейчас же рассказывай, сын.

Он встряхнул мальчика за плечо, но Ллевелин продолжал спокойно резать бумагу.

— Он в школу не пришел, — сказал он. — Его мама и папа разрезали на куски и съели.

— Откуда тебе это известно? Откуда ты взял эту возмутительную историю? Кто это тебе рассказывает подобные гадости?

— Это правда, папа, — сказала Димфна. — Смотрите, хорошо? — спросила она, показывая свой картонный листок.

— Наплевать, — нетерпеливо сказал отец. — Ну-ка, говорите сейчас же. Кто вам рассказал эту жуткую байку?

— Никакая не жуткая байка, — надулся Ллевелин. — А правда. Мы все шли мимо их дома, когда возвращались из школы домой, это правда.

У них на плите стояла штуковина типа большого котла и кипела как я не знаю что. Кое-кто из других мальчиков заходил в дом и видел.

Димфна хихикнула.

— Боже, прости всех и каждого, — сказал Шонни. — Это потрясающая и ужасная вещь, а вы только посмеиваетесь. Говорите-ка мне… — встряхнул он обоих детей, — вы сейчас правду сказали? Потому что, клянусь Святым Именем, если просто шутите такими жуткими вещами, обещаю Господом Иисусом Христом отлупить вас обоих за маму и папу.