Сумасшедшее семя

Минуты через три Беатрис-Джоанна как-то воровато оглянулась, потом засеменила на цыпочках к выключателю, распоряжавшемуся Дейли Ньюсдиском,сияюще-черным, как обливной кекс, на стенном шпинделе. Она не совсем могла объяснить себе слабое ощущение вины за желание снова послушать новости дня: в конце концов, Дейли Ньюсдиск— ныне одно из многочисленных свободных частных средств массовой информации, визуальных, аудиовизуальных, даже (например, Уикли Фил) осязательных, — тут затем, чтоб любой мог еще раз послушать. Зудел в стволе мозга Беатрис-Джоанны намек, будто в последние дни в новостях было нечто хитрое, нечто лукавое, невероятное, о чем было досконально известно Дереку и людям типа него (они посмеивались над этим в рукав), которые никак не желали, чтобы об этом знали люди типа нее. Ей хотелось проверить, не удастся ли найти трещину в слишком гладкой штукатурке, которая теперь…

— …Выход Китая из Руссо и оглашенная премьером Пу Суинем в Пекине декларация о китайских намерениях создать содружество независимых государств, известном в Го-Ю под названием Та Чунь-го, в англизированном варианте Кит-со. Уже сообщалось о признаках агрессивных намерений по отношению как к Руссо, так и к Ангсо, в виде разведывательных рейдов в Култук и Боризу, а также сосредоточения в Южном Кантоне пехоты. По всем признакам, сообщает наш обозреватель на островах Мидуэй, запланирована аннексия Японии. Располагаясь в непосредственной близости к западным границам Ангсо…

Беатрис-Джоанна щелчком выключила магнетический синтетический голос. Полный бред чертов. Если б мир в самом деле подумывал о настоящей войне, говорили бы, разумеется, о летающих самолетах, о военных кораблях, бороздящих моря, о марширующих армиях с простым переносным вооружением; безусловно, грозили бы возрождением какого-то древнего, но эффективно губительного ядерного оружия. Однако ничего подобного не было. Прошлогодняя импровизированная британская армия, которую теперь сменили — ради поддержания гражданского порядка, — рассудительные бобби [52]в синем, была чистой пехотой при минимальной поддержке специализированных войск; в журналах и на катушках новостей видели влезавших на танки солдат, — говорили, для строевой подготовки на Придаточных островах или для полицейской работы в раскольнических коридорах, — они вздергивали перед камерой большой палец с частично зубастой ухмылкой, цвет британской удачи и доблести.

Беатрис-Джоанна почти убедила себя в своей собственной убежденности, что как-то вечером перед стереовещателем в этой самой квартире видела на полутемном фоне крупным планом веселого Томми [53], вздернувшего большой палец, и лицо его было знакомым.

— Ерунда, — сказал, разумеется, Дерек, растянувшись на кровати в лиловом халате. — Будь Тристрам в армии, его имя значилось бы в Армейской Канцелярии. Ты порой забываешь, что я его брат и у меня есть определенный долг. Я справлялся в Армейской Канцелярии, там ничего не знают. Я уже говорил и опять скажу, самое милосердное — считать Тристрама давно мертвым и давно съеденным.

И все же…

Она нажала кнопку электрического звонка в стенной панели с кнопками и выключателями; почти тут же впорхнула веселая (веселая, словно Томми) коричневая девушка, с судорожными поклонами, в черном форменном платье прислуги из заменителя шелка. Она представляла собой милый расовый оркестрик, а звали ее Джейн.

— Джейн, — сказала Беатрис-Джоанна, — пожалуйста, приготовь близнецов к дневной прогулке.

— Да-да, мадам, — сказала Джейн, покатила манеж на колесиках по ковру цвета морской волны во всю комнату, кудахча и гримасничая перед двумя младенцами, молотившими ручками-ножками.

Беатрис-Джоанна пошла к себе в спальню приготовиться к дневной прогулке. На ее туалетном столике стояла в аккуратном порядке целая аптека кремов и мазей; встроенные в стену платяные шкафы были полны костюмов и платьев. У нее были слуги, дети, красивый и преуспевающий псевдомуж (координирующий помощник Министра в Министерстве Плодородия; говорят, скоро станет Министром), все, что способна принести любовь и что можно купить за деньги. Но счастливой по-настоящему она себя не считала. В подвальном кинозале ее сознания время от времени мелькала в смутном фильме последовательность прошедших событий. Дерек (а раньше Тристрам) часто звал ее цветочком, и будь она в самом деле цветком, принадлежала бы к группе двутычинковых. В жизни ей требовались двое мужчин, день должен быть приперчен неверностью.

Она отперла резную шкатулку из камфорного дерева и вытащила письмо, написанное вчера; оно дивно пахло смесью камфорного дерева и сандала. Прочитала его в седьмой-восьмой раз, прежде чем окончательно решить отослать. В нем было сказано: