Сумасшедшие 28.03.2008

Тут нужно понимать, что попадание в психбольницу в 80-х было лишь ступенью маргинализации. Допустим, выгоняют молодого парня из института за какой-нибудь проступок. На работу он с такой характеристикой устроиться не может. Не работать, как сейчас, он не может тоже - тогда ему светит срок за тунеядство. Что он делает? Он идет в психдиспансер, а ПНД направляет его к нам. У нас он начинает пить психотропные препараты, входит в нездоровую среду, которая уже сама настраивает его на болезнь, инвалидизирует, вышибая из нормального течения жизни. При таком положении, мне кажется, было бы странно, если бы люди к нам обращались напрямую - по крайней мере, в те годы.

Собственно, это и есть моя главная претензия к отечественной психиатрии - в отличие от американской, стремящейся вернуть человека к нормальной социальной деятельности, наша хочет его успокоить, сделать безопасным и безобидным для общества. А то, что самому человеку надо помочь снять тяжесть его состояния, помочь вернуться обратно в жизнь, отходит не то что на второй, а на десятый план. Не говоря уже о том, что во многом психиатрия обслуживала и до сих пор обслуживает интересы фармацевтических компаний: нередки случаи, когда врачам платили за каждый выписанный рецепт, наличными или борзыми щенками.

– Бытует мнение, что психиатры сами подвержены расстройствам - так называемой профессиональной деформации.

– Больше, чем другие врачи, скажем так. Многие сами принимают психотропные препараты, например, антидепрессанты. Мне известны случаи успешных попыток суицида среди психиатров. Представьте, человек каждый день видит, прямо скажем, очень печальные вещи… При этом некоторые из моих коллег сами прибегали к госпитализации. Был недавно один врач, который был вынужден лечиться, потому что не смог работать в коллективе и надлежащим образом исполнять свои обязанности - проще говоря, он выслушивал больных, а на столе у него стояла бутылка водки, из которой он отпивал. Прямо во время приема. О своем опыте пребывания в клинике он отзывался с восторгом, кажется, ему очень понравилось.

– Вы поддерживали связь со своими пациентами после ухода из клиники?

– Нет, вне больницы я, как правило, с ними не общался, но за судьбой после ухода из клиники следил. Кто-то стал художником, кто-то юристом, писателем. Но многие, в том числе и очень одаренные люди, в перестроечную и постперестроечную эпоху просто погибали и исчезали. Бандиты узнавали, что человек не отдает себе отчета в собственных действиях, и пользовались этим для рейдерских захватов недвижимости. Дело, к сожалению, известное.

Шизоидное искусство и эпилептоидное общество

– В начале 90-х вы стали активно интересоваться современным искусством. Что у него общего с вашей сферой деятельности?

– Да, в 1993 году окончательно ушел из психиатрии, и как раз в это время познакомился с Еленой Селиной, которая сейчас возглавляет XL-галерею. Знакомство с ней убедило меня в том, что искусство само по себе в каком-то смысле является родом терапии. Я на полном серьезе считаю, что она - стихийный психотерапевт, ведущий группу для художников.

– В каком смысле? Вы считаете, что художник ненормален по определению?

– В самом лучшем смысле. У любой творческой личности (если только речь не идет об изготовителе халтуры) должен быть выражен так называемый шизоидный радикал - нестандартная интерпретация реальности, склонность к сложному высказыванию - и демонстративность, склонность делиться своими переживаниями и опытом, переносить их на других. Для таких людей совершенно естественна пониженная адаптация - неумение устраиваться в жизни, работать локтями. Им часто бывает нужен совет, направление. Селина именно этим и занимается, она помогает художникам продавать их работы, создавая у них мотивацию, помогает им выживать и творить. А как куратор нередко дает направление их работе. А если уж говорить о том, кто ненормален - так это человек, полностью соответствующий норме, без выраженного аспекта личности.

– Из ваших слов выходит, что риску психической травмы больше всего подвержен обыватель.