Сумасшедший декабрь (СИ)

Выхожу, останавливаюсь на крыльце, прикуриваю и глубоко затягиваюсь, наполняя лёгкие дымом. Голова немного кружится от большой дозы никотина. Не спешу, действуя на нервы Гоше, который демонстративно посматривает на часы, вздыхает. Ухмыляюсь. Пес на то и пес, чтобы ждать по команде. Я не спешу. Дома меня ждет еще один суд. Нет, я уже большой мальчик, могу забить на все и всех и уехать куда-нибудь в Европу. Но мне азартно рядом с папочкой. Кто еще будет портить ему нервы и здоровье, кроме меня?

Из магазина выходит девочка лет пяти. Розовый комбинезон нараспашку, шапка в руках. Отхожу на несколько метров, чтобы не дымить на ребенка. Малышка всхлипывает и растерянно оглядывается, трогательно опускает уголки дрожащих губ вниз и начинает рыдать. Мимо проходят люди, совершенно не обращая на нее внимания. Холодно, она раздетая и вся в слезах, которые размазывает по лицу ладошками. Выкидываю окурок в урну, подхожу к ребенку, сажусь на корточки и заглядываю в глаза. Маленькая, трогательная, нос курносый, волосы длинные, заплетенные в косы, губешки распухли. На сестрёнку мою похожа. Или мне уже кажется, что все дети напоминают Варю. Время постепенно стирает ее образ из моей головы.

— Чего ревешь? — начинаю застёгивать ее комбез.

— Где моя мама? — с претензией спрашивает она, словно я спрятал ее мать.

— Ты потерялась, что ли?

— Нет, — всхлипывает. — Где моя мама?! — требует, вызывая мою усмешку.

— Ну пошли ее искать? — тяну за руку, но девочка отрицательно качает головой и прячет руки за спину.

— Мама сказала: нельзя ходить с дядями, — строго сообщает мне и деловито убирает волосы с лица.

— Это правильно. А зовут-то тебя как? — Вновь отрицательно качает головой. — Тоже мама не разрешает говорить? — Кивает. — Ну тогда будешь Дюймовочкой. Надень шапку, а то простынешь.

Девочка слушается, натягивая белую шапочку с пушистым помпоном.

— И что делать-то будем?

Девочка пожимает плечами.

— Эля! Элечка! — к нам вылетает девушка, почти падает на колени и сгребает в охапку ребенка. Похоже, мама нашлась. — Ты куда убежала?!

Девочка что-то отвечает, и обе плачут. А я, как идиот, смотрю на косметику, которая выпала из сумки девушки и катится по ступенькам. Помада, крем, какой-то спрей, коробочка. Наклоняюсь, начиная собирать вещи, беру коробку и понимаю, что это тампоны.

— Что вы делаете?! — возмущается шатенка, вырывая у меня тампоны и фыркая с пренебрежением.

Да, выгляжу я, правда, не очень. Изолятор изрядно подправил мой фейс. Да и прет от меня затхлыми стенами и табаком. Первое, что меня цепляет, это ее глаза цвета виски, волосы… губы… запах свежей малины и мяты… А ещё очень задевает пренебрежение в ее взгляде, словно я бомж. Цепляет так, что хочется нахамить и поставить суку на место, но я перевожу взгляд на ребёнка и стискиваю челюсть.

— За ребенком следи! — оскаливаюсь и быстро ухожу к машине.

Все в нашей жизни решают внешний лоск и обертка, все телки ведутся на это и на деньги. Все, невзирая на возраст. Увидела смазливую физиономию, заценила часы стоимостью в полмиллиона, тачку и уже потекла. А то, что я внутри прогнивший, никого не волнует. Чем я успешно и пользуюсь.

***

Прихожу домой, и первое, что делаю, — принимаю душ, приводя себя в порядок. Упираюсь руками в кафель и долго стою под струями горячей воды. Закрываю глаза. Дышу. Но напряжение не снимает. Мышцы словно забитые, голова гудит.

Выхожу, бреюсь, одеваюсь, открываю ящик и надеваю часы и крест (всегда его ношу). Он без распятия, просто отполированное серебро на длинной черной плетёной веревке. Дешёвая вещица, но самое ценное на нем — гравировка «Спаси и сохрани». И это не просто шаблонная фраза, это пожелание моей матери. Единственная осязаемая вещь, которая у меня от нее осталась.

Спускаюсь на кухню, по дороге набирая сообщения Севе и Алене, хочу напиться и потрахаться. Я почти месяц голодал. Ну и проставиться надо за освобождение.

На кухне хлопочет Люба, наша домработница еще со времён моего детства. Единственный оставшийся в доме человек, к которому я испытываю теплые чувства. Она что-то помешивает в кастрюле под сериал по телевизору, висящему на стене.

— Ай! — вскрикивает женщина, когда я приподнимаю ее за плечи. — Напугал, гад! — возмущается и хлещет меня полотенцем. Но тут же расплывается в улыбке. — Похудел… — рассматривает. — Чуть до инфаркта меня не довел, — начинает причитать. — Себя не жалко, отца не жалко, меня хоть пожалей. Ирина была бы в шоке.

— Матери нет, а ты не переживай, я не пропаду. На отца плевать… — огрызаюсь я. — Переживёт.

— Ну зачем ты так говоришь?

— Закрыли тему. Есть хочу. Очень соскучился по твоей еде, — сажусь за стойку.

— Конечно, солянка свежая, — Люба наливает мне тарелку наваристого супа. Пахнет обалденно. — Сметанка домашняя, — ставит на стол соусник. — И гренки тоже сама делала, как ты любишь.

Киваю в знак благодарности, потому что уже все жую, наслаждаясь долгожданной домашней едой.

— Блинчики с мясом будешь?

— Конечно, буду, я все буду.

Люба кидается греть мне блинчики.

— Женюсь на тебе, — шучу я.

— Не мели ерунды! — отмахивается от меня женщина.