Суматошные дни

— Элиза Радивиловна надеется, что мы теперь побалуем ее чем–нибудь особенно хорошим, чтоб она смогла отвлечься от своих тяжелых переживаний, — прочтя записку, сообщила бухгалтер и внезапно залилась краской. Чувствительная и робкая, она часто краснела, читая деловые записки от управляющей. Но на сей раз поводом к смущению послужили не дела служебные, а печальные воспоминания о событиях минувшего дня. Ольга Петровна тяготилась мыслью о том, что не смогла принять участия во всеобщем торжестве. Виной тому была приобретённая ею в ближайшем ларьке плитка шоколада. По сравнению с иными подарками Дня благоговения шоколадка, как на грех, оказалась столь недопустимо малой по объёму, что Ольга Петровна в смятении не заметила, как съела её… Всю, без остатка… Вместе с золотой цепочкой, стыдливо запрятанной под обертку… К началу собрания судьба цепочки все еще не была решена. Бухгалтер перечла записку и, краснея, предложила побаловать управляющую иным, более доступным в настоящий момент способом:

— Давайте ежемесячно отчислять по одному проценту от нашей пятипроцентной премии в фонд Элизы Радивиловны. Нам — урон небольшой, а она эти неучтенные деньги всегда сможет перенаправить на какие–нибудь добрые дела.

— О, О-ольга, я тебя люби–и–ил! — неимоверно фальшивя, запел из наскучившего всем «Евгения Онегина» дядя Вася под шаркающий аккомпанемент своей метлы. — Тебе–е–е единой посвяти–и–ил…

Ольга Петровна вспыхнула вся, как маков цвет, но, чуть поразмыслив, аккуратно высморкалась в белоснежный кружевной платочек и из–под приспущенных ресниц поискала глазами выражения сочувствия на лицах коллег:

— Поверьте, у меня с дядей Васей отродясь ничего не было! И вообще, я сейчас верна своему мужу как никогда! Грешно так безосновательно порочить порядочную женщину во мнении всего коллектива!

— Дык я ж… — попытался возразить дядя Вася, но сослуживцы, уже не скрывая своих недружественных чувств, не дали ему договорить. После скверного исполнения дворником любовной арии из «Онегина» всем стало совершенно очевидно, что его доморощенное восприятие людей и мира срочно нуждается в сугубой, целенаправленной коррекции. Нина Нетреба лишь первой сформулировала и без того уже давно витавший в конторской атмосфере вопрос:

— Дядь Вась, у вас как, вообще, с головой — всё в порядке? Не беспокоит порой?

— Да какое там «всё в порядке»! — прошептал Корзун, доверительно склонившись к розовому ушку Зиночки. — Нужно же быть круглым идиотом, чтобы в Ольгу влюбиться!

— Я давно наблюдаю за дядей Васей, — решительно поднялась со своего места Зиночка, причем волевые черты ее ухоженного, с безупречным макияжем лица приняли отпечаток особой одухотворенности, — у него явно неадекватное отношение к нашей действительности. Он что — параноик? Лучше всех?

— Вишь ты, однако, какой славный кунштюк закрутили! — в изумлении присвистнул дядя Вася и, прислонив свою враз обессилевшую метлу к стене, надолго замолчал. Этого времени оказалось вполне достаточно, чтобы Лапонька по телефону успела выспросить у главного районного психиатра, не состоял ли когда–нибудь дворник у него на психиатрическом учёте. Дворник не состоял.

— Ну что ж, дядя Вася, — натянутым, как струна, голосом подвела итог служебному блиц–расследованию Нетреба, — я, пожалуй, рада, что медицинских показаний к вашему увольнению у нас еще пока нет. Работайте! Только вот озорничать впредь поостерегитесь…

Но дворник, который и всегда–то был весьма себе на уме, не внял ее великодушному предложению. До конца рабочего дня было еще далеко, а он с говорящей метлой на плече своевольно покинул облагороженную Корзуном территорию «Культобразпросвета».

— Инвентарь оставь, псих, коль навсегда уходишь! — высунувшись из окна, возмущенно прокричал ему вслед завхоз, но резкий телефонный звонок заглушил его голос.

— Из министерства! — бледнея, пролепетала Лапонька и дрожащей рукой подняла трубку. — Из Минска! Сообщают, что условия заключения контрактов уточнены и дополнены. Можно работать, как в старые добрые времена, на законных основаниях…

В замочную скважину незамедлительно просунулась трубочка бумаги. «Отказываюсь работать в таких невыносимых условиях, — с горечью писала Элиза Радивиловна, вынужденно завершая своё добровольное заточение, — ищите себе нового управляющего». Конторские служащие едва успели разглядеть через распахнутое окно приемной строгие линии ее делового костюма, прежде чем она навсегда пропала из виду за скрипучей калиткой в дальнем конце хоздвора. Вслед за ней под мелодичный наигрыш бетховенской пьесы с глаз долой укатилась и крутобёдрая свиная туша с серебряным бубенцом на конце скорбно поникшего хвостика.

— Голомавзючка наша со своей персональной свиньей, никак, прямо из окна кабинета, что ли, сиганула? — испуганно предположила Зиночка.

— Ай, сильна мать — с подоконника скакать! — подтвердил её догадку Корзун. — Жаль вот только, что дядя Вася так непродуманно погорячился… Мог бы ещё работать и работать.