Сумеречные рассказы

Однажды вечером Фёдор поставил палатку на поляне, заросшей кукушником длиннорогим. Это травянистое растение с двумя пальчатолопастными клубнями и слегка ребристым стеблем, высотой 30–70 см. Цветки мелкие, лилово-розовые или розово-фиолетовые.

Фёдор вскипятил на костре воды и заварил лапшу, поужинал, послушал новости, тихо подрочил, прочёл «Отче наш», угрелся в спальном мешке и заснул в своей одинокой палатке, которую обступил, шелестя, древний длиннорогий кукушник.

Фёдору снился ЛБВ-генератор белого шума с запаздывающей обратной связью – знаменитый прибор подавления радиосигналов «Шумотрон», созданный советским учёным В. Кисловым. «Чем ниже температура, тем более интенсивна электронная эмиссия в нашем уникальном отечественном обратном вакууме, и это приводит к затуханию нежелательного сигнала извне», – сказал Кислов. Затем Фёдору стало сниться, что он, наконец, собрал дома маленький ядерный реактор, осуществил пробный пуск, но реакция вышла из-под контроля, и температура в реакторе начала быстро расти. Фёдор распахнул окна в комнате, чтобы охладить установку воздухом, и в этот момент раздался взрыв.

Дул холодный ночной ветер, печально покачивались чахлые стебли кукушника.

Рано утром, в сумерках, Фёдор проснулся, возбуждённый странным чувством благоговения, вылез из палатки и, глядя в небо, с дерзостью пророка произнёс, почти не веря происходящему:

– Я здесь, мой Лучезарный Господин!

– Вижу, – ответил хриплый голос из глубины леса. – Ты чего здесь делаешь?

– Ищу станцию глушения, Повелитель, – сказал Фёдор, не смея посмотреть в ту сторону, откуда вещал Властелин.

– Караулов, чего глушить собирался? «Голос Америки»? – спросил Властелин.

– У меня, Повелитель, более обширный национальный интерес. Хочу полностью подавить иностранную звукопропаганду. Надо наполнить эфир искусственной сверхтишиной, чтобы освободить место для трансляции русских народных новостей, хоровых песен, записей богослужений и гимна Российской Федерации.

– А скольких ненавистных тебе людей ты радостно убил?

– Ни одного, – ответил Фёдор.

– А ты вообще хоть раз творил сознательное и большое зло? Успешно и страшно мстил? Лишал последней надежды?

– Нет, – признался Фёдор, и ему стало стыдно.

– Может быть, ты разработал святое оружие мучительного массового поражения? Открыл и культивируешь новый штамм чумы?

– Нет…

– Тогда, может быть, ты дал приказ сбросить бомбу на лукавых женщин и грязных нерусских детей, чтобы они никогда не выросли и не отомстили? Отвечай, это твой последний шанс.

– Нет, Владыка, но…

– Изыди из леса, ничтожество! – приказал Властелин.

Фёдор упал на землю, рыдал и каялся перед Хозяином. Затем стал торопливо собираться домой, в свой город, где жизнь так комфортна, что нет времени подумать о самом главном, покаяться и принять жёсткие меры.

Которосль

Осиновыми вешками означена в заснеженном поле тропа. Коля и деваха идут от полустанка к даче. Остылое солнце плывёт сбоку, невысоко, на ветру покачиваются мёрзлые метки-прутья, заботливо указуя путь, и Коле охота скорее оказаться в тепле и тиши дома. Нередко и с удовольствием он уединялся там, благо сродники отдыхать выезжают из города не раньше мая, однако на этот раз решил коротать выходные с девахой. Одному стало тоскливо: накануне его выгнали из духовной семинарии.

Реку перешли по узкому деревянному мосту – у берегов подмёрзла, а посередь парит чёрной промоиной. От давешних неурядиц и близости хладных вод Коле беспокойно, и деваха, впереди идущая над студью теченья, кажется ему заранее омертвелой. «Надо бы помочь ей, растленной, по-новому жить», – думает Коля.

В доме первым делом он печь затопил. Принёс воды из колодца. Сидит на поленьях, курит. Деваха хозяйствует возле электроплиты.

Снега голубеют от ранних сумерек. Яблони сада – голые, чёрные. Соседние дачи покинуты до весны.

В топке гудит и потрескивает. Заняться пока вроде нечем, и Коля решил оживленье содеять. Десяток уснувших мух перенёс с холодного подоконника на стол, под лампу, чтоб отогрелись.

Ужинать сели. Деваха подала яичницу с колбасой и любовно смотрит, как вкушает Коля; но и пища ему не в радость… Прежде не волновало так предстояние за цельность вопреки плоти, а тут будто исчезла завеса слепоты.

Прожевав, он рёк:

– Если очиститься, тогда и… тогда уповать не стыдно. Уяснила?

– Хватит, Коль. Отдохнуть же приехали.

– Каждому отдых положен, но только там, где надобности в покое, наверно, нет… Ой, что говорю-то? Тьфу! – Коля набрал в кружку воды из ведра, взял с вешалки девахин шарфик и стал крест-накрест кропить им кухонные углы. – Вот, учись отваживать напасти, – обрызгал деваху.

– Давай как люди будем, а? – она вытерла капли со щёк и лба.

– Даже в лучшие времена не стану я скакать со свирелью по лугам и сатаниновым кущам, – Коля и себя окропил, ликом от этого просветлев, но всё равно страдая.

Не поборов соблазна, достал из шкафа припрятанную до случая бутылку перцовки. Налил в кружку, из которой кропил.

– Тоже отравушки охота? – вопросил деваху.

Та отказалась.