Сумеречный город

Тонкие пальцы с желтыми, вспученными ногтями обхватили бортик кровати. Старуха захрипела и улыбнулась, безумно оскалив черные, источенные зубы. Пес зарычал еще громче. Наклонив голову, Адна не сводила с меня глаз. Будто разглядывала.

– Вашей псине не помешал бы намордник, – сказал охотник и тихо добавил: – Да и вам тоже. С такими зубами…

– А! – опять вскрикнула Адна и медленно перевалилась через бортик кровати, сползла на пол.

Будто паук. Или змея. Она была в сером вретище, сквозь которое проглядывало пепельное тело. Только сейчас я заметил, что ее ноги скованы металлическими кольцами, от которых к полу тянулась ржавая цепь. Собака тоже была на привязи.

– Тебе бы, мать, выйти, что ли, воздухом подышать. – Громбакх тоже увидел цепь и сразу осмелел.

Старуха не то простонала, не то усмехнулась и тихо, едва приоткрывая рот, пропела:

Спина к спине, идем вдвоем.

С тобой мы вглубь себя войдем.

Мы с охотником шаг за шагом наконец приблизились к Миалинте и по короткому коридору вошли в другое помещение. За спиной, позвякивая цепью, старуха обезумевшим, радостным голосом провозгласила:

– Теперь я знаю твое имя! Знаю!

Дальше она сбилась на бормотание, разбирать которое у меня не было никакого желания.

Тенуин остался снаружи, возле открытой двери.

Вторая каморка оказалась чуть более просторной и светлой. С потолка свисали сразу два травяных светильника. Кроме того, на столе в дальнем углу горело несколько свечей. Там сидел мужчина. В серой залатанной хламиде, с перепачканными руками, он весь сжался, вдавился в земляную стену, будто хотел слиться с ней и стать незаметным. Наш приход его явно напугал.

– Это вы… – пролепетал он с облегчением.

– Да, Сит, это я.

– Хорошо. – Мужчина подобострастно кивнул и тут же возвратился к прерванному занятию.

Наше присутствие, кажется, его больше не волновало. Он принялся бережно крутить в руках начатую деревянную поделку: срезать, выковыривать все лишнее. Подносил ее к свечам, осматривал, затем вновь принимался обрабатывать коротким лезвием, с широкого конца обмотанным тряпкой. Перед ним стояли чаши с красителями. Как я понял, Сит делал игрушки.

В этой комнате, в отличие от той, где жила старуха, стены были не такими ровными, бугрились крепкими скальными выходами. Некоторые камни были отесаны и приспособлены в качестве стула или полки. Под потолком виднелась деревянная сетка отдушины. Низкий проход справа уводил в темную земляную глубь.

Миалинта положила мне руку на плечо и увлекла вперед, к столу. Пододвинула угловатый, но крепко сбитый табурет. Попросила сесть.

– Сколько чести, – пробурчал сзади Громбакх. – На приеме у властелина грязных горшков.

– Сит, – ровным, спокойным голосом сказала дочь наместника, – расскажи моему другу историю.

– Историю? – Мужчина отвлекся от поделки.

– Ту самую. О поэте, который мечтал уехать в Вер-Гориндор.

– Зачем вы… – начал было я.

Но Миалинта меня перебила:

– Просто выслушай.

– Да… – Сит слабо хихикнул. Протер предплечьем перепачканный в краске лоб. – Это я могу. Сит хорошо рассказывает.

Услышав, что мужчина говорит о себе в третьем лице, охотник пробормотал:

– Славная семейка.

Дочь наместника с неодобрением покосилась на него, но промолчала.

Сгорбившись, высматривая в поделке какой-то важный недостаток и пытаясь подрезать его кончиком лезвия, Сит с улыбкой говорил. В его глазах не угадывалось безумия, но все слова он произносил как-то округло, излишне мягко, с придыханием:

– В Багульдине жил молодой поэт. Жил хорошо. У него была добрая жена. В его небольшой уютный дом на улице Адельвита часто приходили друзья. И все же он страдал. Потому что свои стихи мог писать только в одиночестве. Макал перо в свою грусть – как в чернильницу – и творил. В любимой семье ему было хорошо, но чернильница пересыхала. В радости стихи получались сухими, ломкими. Он разрывался, не зная, какую участь выбрать. Стать счастливым отцом или уйти в скитания, жить в печали, на дороге, но писать прекрасные баллады. Он не мог отказаться от жены, но и без поэзии жить не хотел. Это были горькие терзания. Днем он улыбался, а ночью в тайне ото всех плакал над клочками исписанной бумаги.

Сит, улыбнувшись, отложил лезвие. Он окончил поделку и теперь в последний раз осматривал ее перед свечой. Это была фигурка девочки с длинными, оплетающими все тело вьющимися волосами. На полках слева стояли десятки точно таких, только раскрашенных девочек.

– Ты, кажется, забыл вырезать глаза, – заметил я.

– Нет, Сит не забыл. Глаза нужно нарисовать. И все будут думать, что она видит.

– Ты не хочешь, чтобы она видела?

– Сит не хочет, – качнул головой мужчина.

– Что случилось, когда в Багульдин приехали кочевники? – спросила Миалинта.

Сит кивнул. Улыбнувшись, вернулся к рассказу: