Сумеречный Взгляд

– Прикасался к тебе, – невнятно пробормотал я.

– Имел меня, – закончила она.

Мертвым, отрешенным голосом она рассказывала о тех годах, полных страха, жестокости и гнуснейшего растления. От этого рассказа у меня все внутри заледенело и почернело.

– Это все, что я помню, что я знала с тех пор, как была ребенком… быть с ним… делать, что он хочет… прикасаться к нему… быть в постели вместе с ними обоими… с матерью и с ним… когда они этим занимались. Я должна была думать, что это нормально, понимаешь? Я не должна была узнать ничего лучше, чем это. Я должна была думать, что так делается в каждой семье… но я так не думала. Я знала, что это неправильно… мерзко… и я это ненавидела. Я это ненавидела!

Я обнял ее.

Стал баюкать на руках.

Она по-прежнему не позволяла себе плакать.

– Я ненавидела Эбнера. О боже мой… ты представить себе не можешь, как я его ненавидела, каждым вздохом, каждую секунду, без передышки. Ты не знаешь, каково это – ненавидеть так сильно.

Я подумал о чувствах, которые испытывал по отношению к гоблинам, и спросил себя, может ли это сравниться с ненавистью, рожденной и взращенной в этой адской яме, в этой четырехкомнатной лачуге в Аппалачах. Пожалуй, она была права – мне не довелось познать такой чистой ненависти, о которой говорила она. Ведь она была слабым ребенком, неспособным к сопротивлению, и у ее ненависти было куда больше времени, чем у моей, чтобы вырасти и усилиться.

– Но потом… когда я выбралась оттуда… когда уже прошло время… я начала ненавидеть мать еще сильнее, чем его. Она же была мне матерью. Почему я не была для нее н-н-не-прикосновенная? Как она могла… допустить… чтобы меня… так использовали?

Я не нашел ответа.

Бога тут обвинять было невозможно. Большую часть времени нам не нужен был ни он, ни гоблины. Что вы, право, не стоит беспокоиться, мы и сами, без божественной или демонической помощи сумеем уничтожить друг друга.

– Она была такая красивая, знаешь, вовсе не развратная с виду, очень нежная, и я думала, что она, наверное, ангел, потому что так, должно быть, выглядят ангелы, и она… светилась. Но мало-помалу я начала понимать, что она за зло. Отчасти потому, что она была невежественна и неумна. Она была тупая, Слим. Тупая деревенщина, плод брака между двоюродными братом и сестрой, которые тоже, наверное, родились от двоюродных брата и сестры, так что это чудо, что я не родилась на свет дегенераткой или трехруким уродом, которому дорога только в балаган Джоэля Така. Но не родилась. И не пошла по этой дороге – плодить детей для Эбнера, чтобы он приставал к ним. Во-первых, из-за… из-за того, что он со мной делал… я не могу иметь детей. А во-вторых, когда мне было одиннадцать лет, я наконец-то выбралась оттуда.

– В одиннадцать лет? Каким образом?

– Я убила его.

– Славно, – мягко сказал я.

– Когда он спал.

– Славно.

– Я всадила ему в глотку нож мясника.

Я держал ее в объятиях почти десять минут, и все это время никто из нас не произнес ни слова, не потянулся за выпивкой. Мы не делали ничего, мы просто были там.

Наконец я сказал:

– Мне так жалко.

– Не надо.

– Таким беспомощным себя чувствую.

– Прошлого ты не изменишь, – сказала она.

«Нет, – подумал я, – но иногда я в состоянии изменить будущее, предвидеть опасности и избегать их и молю бога, чтобы оказаться рядом, когда буду нужен тебе, нужен, как никто еще не был тебе нужен».

Она произнесла:

– Я прежде никогда…

– Никому другому не говорила?

– Никогда.

– Умрет со мной.

– Я знаю. Но почему… я рассказала именно тебе?

– Просто я оказался в нужную минуту под рукой, – пояснил я.

– Нет. Не в этом дело.

– А в чем же?

– Я не знаю, – ответила Райа. Отклонившись от меня, она подняла глаза и заглянула в мои. – В тебе есть что-то необычное, что-то особенное.

– Да ну, брось ты, – неловко пробормотал я.

– У тебя такие красивые и необычные глаза. Из-за них я себя чувствую… в безопасности. В тебе есть такое… спокойствие. Нет, не то чтобы спокойствие… у тебя тоже не все ладно. Сила. В тебе чувствуется большая сила. И ты такой понятливый. Но это даже не сила, не понятливость, не сочувствие. Это… что-то особенное… что я не могу определить.

– Ты меня смущаешь, – сказал я.

– Сколько тебе лет, Слим Маккензи?

– Я же тебе говорил… семнадцать.

– Нет.

– Как нет?

– Старше.

– Семнадцать.

– Скажи мне правду.

– Ну так и быть. Семнадцать лет и шесть месяцев.

– Если будем прибавлять каждый раз по полгода, всю ночь потратим, пока докопаемся до истины. Лучше я тебе сама скажу, сколько тебе лет. Судя по твоей силе, спокойствию, по твоим глазам… я бы сказала, что тебе сто лет… сто лет опыта.

– В сентябре сто один стукнет, – с улыбкой сказал я.

– Расскажи мне свой секрет, – попросила она.

– У меня нет секретов.

– Ну, валяй. Расскажи.

– Я просто бродяга, перекати-поле, – сказал я. – Тебе хочется, чтобы я был чем-то большим, чем на самом деле, потому что нам всем всегда хочется, чтобы все было лучше, благороднее и интереснее, чем оно есть. Но я – это просто я.

– Слим Маккензи.