Сумерки

Что я тут делаю? Смотрю на посуду. А ты? А я к тебе пришла. Я не заметил, как она вошла, по-моему, просто соткалась из воздуха. Худенькая, метр шестьдесят шесть, тонкие ножки - узкие штанишки. И большие серые глазенки. Она смотрела в угол, сидя на табуретке посередине кухни, зажав ладошки между бедер. Ко мне? Ну, тогда давай знакомиться, а то я скоро напьюсь. Меня зовут Кристина - сказала Кристина. А я не помню, как меня зовут. Забыл. Давай, что ли, покурим? Давай. Она здесь впервые, ее привел этот самый надоевший надоеда, просто скучно было дома, и она пошла. Чем я занимаюсь? Да ничем, так, живу. Пью спиртное, сочиняю песни, хожу в гости, езжу в Ленинград. Шпионю в сумерки. Как, шпионишь? Так, шпионю. Но только в сумерки. Она смеется. Она учится, но учиться не хочет, чего хочет, не знает, не хочет ничего. Обычное дело, говорю я, почти все девушки в этой стране ничего не хотят. Обычное дело. Обычная девочка. Что-то мне здесь надоело, говорит она. Так давай уйдем отсюда, уйдем в темноту Варшавской улицы, пойдем к Московским воротам, наберем камней и перебьем там все дурацкие фонари. Зачем? - смеется она. Можно мне к тебе на колени? И не успеваю я ответить, что да, конечно можно, как она уже сидит, а за окном что-то бдительно воет, а в большой комнате идет спор о железных дорогах в Чили, а мне кажется, что я сплю - ведь выпито совсем не мало, ведь выпито-то достаточно. Зачем? - глупо переспрашиваю я, - Да просто так. Она тянется вверх, потом передергивает узкими плечами, мягко обвивает мою шею своими тонкими руками, я что-то пытаюсь подумать, а ее рот, ее мягкий теплый рот уже здесь, мама, как это рано, но как это приятно, просто не хочется отрываться, но нет, она уже отвернулась. Уже все. Ну, пойдем, - спрыгивая с моих колен и скрываясь в коридоре. Тихо, по-английски, не скрипя дверью - и вот мы уже с ней на улице, а я почему-то не верю в происходящее, я вообще очень недоверчив - я же шпион-агент, мне должно, хотя почему, собственно, ведь самая обычная, и сколько раз уже такое было: завтра проснется рядом со мной, поцелует в щечку и больше не увижу никогда, только имя, одно имя - Кристина, как легкий снег в новогоднюю ночь...

Мимо нас дома, дома, дворы, она болтает о своих родителях-подругах, все как обычно, все как в песнях, я курю, она на ходу не может, ночь, звезды, тихий ветер. Целоваться? - спрашивает она, и тут меня прорывает, я хватаю ее, тоненькую, дрожащую от чего-то взрослого, прижимаю всю к себе и целую, целую не отрываясь рот ее, лоб, уши, шею, ниже, целую все это детское, нежное, с виду такое робкое, хотя ей двадцать, но ведь больше пятнадцати не дашь, а она умеет целоваться, и от этого еще меньше доверия к ночи, мама, да я пьян почти, да я сплю, но не дай мне проснуться, мой сон так чудесен... Через три бесконечности мы отрываемся друг от друга и продолжаем путь, я узнаю, что она год жила с тем, повесившимся и потом ушедшим, что он ей надоел, а поначалу был такой славный, что семья - это неправильно и неинтересно совсем, что она хочет в Москву и что никогда там раньше не была, хотя у нее там есть подруга, какая подруга, чудо мое, причем здесь подруга, причем здесь метро Бауманская, нет, я не знаю никого в том районе, я вообще никого не знаю, я инкогнито, а вот и Московские ворота, пора собирать камни. Она спрашивает, действительно ли я хочу разбить все эти прожектора, я говорю, что действительно, но ведь кругом едут машины, нас повинтят, я обещаю, что не повинтят, мне просто необходимо их перебить, таково мое сверхсекретное задание на эту ночь. И мы ходим под большими уродскими воротами и собираем те самые камни, которыми я разбил эти прожектора в прошлый раз, полтора года назад, с ней, мама, она тогда еще была... Теперь эти чудовищные фонари починили, и они снова пыльно светят на никому не нужные ворота, громоздящиеся прямо посередь проезжей части.