Сумерки

Feliz Año Nuevo

Дрожащими руками я отодвинул от себя кипу исписанных спешащим косым почерком листов и протёр слезящиеся от напряжения и усталости глаза. На дне жертвенного колодца, куда коварный монах отправил моего конкистадора, могли сгинуть мы оба. Осуществлялся самый мрачный из воображённых мною сценариев: дневник оказался предсмертными записками несчастного авантюриста, медленно умирающего от жажды и голода в сердце сельвы.

Кто бы ни нашёл их среди развалин годы или столетия спустя, и какого кропотливого труда не стоило бы ему восстановление манускрипта, работа эта была напрасной. Из летописи грядущего дневник превращался в летопись обычную, документ не магический, и потому вечный, а самый заурядный, исторический, чуть ли не бытовой, а значит, тленный и тщетный. Писавший его человек, надеясь этим занятием отогнать назойливые мысли о скорой кончине, роящиеся в его голове, как мухи над трупом, не поднял завесу, скрывающую великую тайну крушения мира, а лишь на краткий миг заглянул в образовавшуюся в ней прореху.

Я был почти полностью уверен, что если следующая глава и существовала, то состояла она только из тоскливого и путаного описания последних часов жизни теряющего сознание конкистадора. Он был так же бессилен и жалок, как и я. Пустившись в поход по гибельному лабиринту по его следам и всецело ему доверившись, я завершил свой путь в тупике, где ещё белели его кости. И некому было указать мне выход обратно, и чугунные шаги приближающегося Минотавра становились всё громче…

Как он мог так попасться?! Как мог позволить себе быть таким легкомысленным? Отчего не предвидел главной опасности, остался глух к предупреждениям, не разоблачил предательских козней брата Хоакина и его быкоподобного подельника Васко де Агилара? Неужели он не понимал, что ответственен не только за свою жизнь?!

Я взбешённо смёл со стола и страницы с набросками перевода, и листы старинной книги, а потом с размаху грохнул по нему кулаком, так что дерево надорванно закряхтело.

Вся эта история показалась мне дьявольским розыгрышем, затеянным сонными демонами и пыльными божками с первым попавшимся смертным только для того, чтобы спастись от вековой скуки. Посягнув на божественное, тогда как мне не причиталось и кесарева, я, должно быть, порядком посмешил всю небесную галёрку, внеся необходимый комический элемент в движущуюся к развязке вселенскую трагедию.

Глядя на разлетевшиеся по полу страницы, я с трудом удержался от того, чтобы плюнуть на них. К чертям мёртвых индейцев с их неразгадываемыми шарадами! Плевать я хотел на все эти пирамиды, лесных оборотней, воняющих серой францисканцев и головорезов в кирасах! В костёр хроники, прорицания, книги из древесной коры и резных идолов!

Злость вытеснила из меня страх, и, нахлобучив ушанку, я выбрался на улицу: завтра Новый год, а в холодильнике пусто, как в захолустном краеведческом музее.

…Картошка, варёная колбаса, яйца, солёные огурцы и майонез по отдельности — всего лишь продукты, но это как раз тот пример бытовой алхимии, когда совокупность слагаемых превосходит их арифметическую сумму. Оливье для любого постсоветского человека — не просто салат, а культурный символ, знак, ассоциативный ряд к которому длиннее кремлёвской стены. Для меня же он, вместе с традиционным шампанским, баночкой красной икры и мандаринами, должен был стать якорем, который моя истерзанная штормами каравелла собиралась бросить в гавани реальности. Плавание было окончено. Я возвращался.

И теперь я хотел вновь ощутить себя обывателем, в весёлых хлопотах готовящимся отметить Новый год. Притвориться, что прошлых недель не было в моей жизни. Хотел ощутить невинный страх за то, что не успею купить подарки друзьям — вместо сгущающегося ужаса перед скорым и неизбежным Апокалипсисом, радость предвкушения праздника — вместо радости от того, что мне вновь удалось ускользнуть от подосланных убийц, и новогоднее одиночество холостяка — вместо космического одиночества Ноя, которые сутки подряд всматривающегося в непроглядную темень за бортом своего ковчега.

Времени уже было к девяти; ещё вчера в этот час я бы нипочём не отважился показаться даже на лестничную клетку. Но сейчас во мне что-то переломилось. С несвойственной мне наивностью я решил, что если я выхожу из игры, то она сама собой прекращается.