Сумерки

Кадры с места событий: люди в милицейской форме осторожно ступают по залитому густеющей кровью полу; санитары грузят на носилки закоченевшие трупы в необычных одеяниях: что-то яркое, кажется, украшенное птичьими перьями; крупным планом – рука с дорогими швейцарскими часами, потом валяющаяся на полу причудливая маска, вызывающая в памяти иллюстрации из книги Ягониэля.

«Личности некоторых жертв установлены», – на экране появляются фотографии живых, улыбающихся людей; так же трудно подобрать подходящий снимок для некролога и гравировки на могильном памятнике… В трёх из них я узнаю сотрудников «Акаб Цин» – молодую девушку с короткой стрижкой, ухоженную брюнетку и самца с обложки глянцевых журналов. Боже, боже… Меня словно самого накрывает, оглушает тяжёлой океанской волной… «На Новый Год мы не работаем, из-за ритуалов». Что за дьявольские церемонии проводили они на крыше бибиревской многоэтажки? Неужели согласились добровольно идти на заклание, или в их обряды кто-то вмешался? И, если только Набатчиков не солгал, выбивая из меня признание, для чего им понадобились копии моего перевода?

А вот и сам майор, глядя мимо камеры, неожиданно сухим, кондовым языком даёт разъяснения корреспонденту. Стоп-кадр на лице следователя…

«Только что мы получили сообщение, что расследующий дело майор Пётр Набатчиков объявлен в розыск. По заявлению пресс-службы ГУВД города Москвы, есть все основания опасаться за его жизнь. Пока непонятно, связано ли исчезновение майора Набатчикова с последним делом, которое он вёл»

Я зашарил рукой в поисках стула и без спросу нацедил себе из-под крана воды. Чёртов болван! Говорил я ему, какие тут сектанты… Бедняга…

– Вам нехорошо, Дмитрий Алексеевич? – встрепенулся сосед.

– Да уж, хорошего, честно говоря, мало… Собственно, хотел насчёт печатной машинки, – осушив стакан и наливая себе ещё, выдавил я.

– Что же вы собрались печатать? – уже с антресолей поинтересовался он.

– Завещание, – я попытался отшутиться, но Сергей Андреевич понимающе кивнул.

* * *

Почерк показался мне похожим на тот, которым Набатчиков записывал в свою книжечку мои признания, и я с немалой толикой облегчения решил, что с майором не случилось ничего дурного.

Послание было положено мне под дверь; должно быть, принёсший его человек – возможно, и сам Набатчиков – заходил как раз в тот момент, когда я поднимался к соседям. Не достучался и оставил записку:

«Если хотите получить обратно то, что у Вас забрали, приходите сегодня в два часа пополуночи на Гоголевский бульвар»

Мыслей у меня в тот миг только и было, что о конфискованной главе, перевод которой я должен был представить как можно быстрее; ничего другого у меня и не отбирали. Немного настораживало, что доброжелатель, словно персонаж детективного романа, пожелал остаться неизвестным. Однако почерк, повторюсь, почудился мне знакомым, а чтобы вернуть пропавший оригинал, я был готов к жертвам куда более серьёзным, нежели ночное паломничество к памятнику автору «Вия».

Поэтому, расправившись с переработкой перевода заключительной части повести Луиса Каса-дель-Лагарто, я еле дождался наступления оговоренного времени.

Несмотря на поздний час, на Арбате в слепящем свете прожекторов в двух или трёх местах ещё продолжали работать спасатели. Однако бульвары словно находились на территории другого государства: здесь было совсем пустынно, и клубился такой плотный туман, будто на землю опустилось грозовое облако.

Москва – город, в котором почти никогда не темнеет. Сияет неоновая реклама, не жалеют сил софиты ночной подсветки, в лучах которых с удовольствием позируют, переживая ночью второе рождение, даже самые чумазые и неказистые московские дома. Вечно колышущееся над городом марево, смесь испарений сотен заводов и миллионов людей, впитывает в себя этот базарный блеск и начинает исходить собственным белёсым фосфоресцирующим свечением.

Но в ту ночь бульвары были будто накрыты колпаком; здесь царил густой, душный сумрак. Фонари горели один через десять, превращая туманную аллею в цепочку уходящих вдаль мерцающих молочным светом шаров, проросших голыми ветвями мёртвых деревьев. Ещё только приблизившись к покрытому холодной испариной, окаменевшему писателю, я уже пожалел, что поддался искушению и пришёл на встречу.

Въезд на бульвары, верно, был перекрыт из-за завалов; за всё время мимо не проехало ни единой машины. Окна домов были все сплошь черны, словно им запретили смотреть на бульвар. Тут, видимо, просто ещё не успели включить ток, успокаивал себя я, но выходило плохо: случись что со мной сейчас, никто даже не заметит.

Я нервно огляделся: никого. Возможно, просто чья-то шутка? Следственный эксперимент? Крадучись, я медленно двинулся вперёд. В записке не указывалось, где именно мне назначено свидание, так что придётся преодолеть всё расстояние от Гоголя до Кропоткинской…