Сумерки

— Меня не дивит, что у твоего короля и в твоей голове могла зародиться такая подлая, отвратительная мысль о нарушении верности. Ты не способен почувствовать змеиного яда собственных слов, потому что ты в душе подлец, хуже нехристя, хуже скотины, хуже волка, который пожирает и терзает, но не предаёт своих собратьев собакам. Я знаю, когда дело идёт о деньгах и наживе, шляхтич продаст всех и вся! Но я не шляхтич, и для меня закон любить отчизну и народ, которому принадлежишь, незыблемый закон. Никакие муки не выдавят из меня ни слова из всего того, что ты от меня потребовал. А когда выпотрошишь у меня внутренности, то не забудь заглянуть и в сердце. Ты увидишь, чем оно бьётся. Найдёшь в нём всё то, чего нет в сердце шляхтича, найдёшь и объяснение моему ответу. Или думаешь, поганец, я не понимаю всей важности нынешней минуты. Отлично понимаю и знаю, что сейчас решается судьба нашей жизни — либо её рассвет, либо сумерки на дол— гие-долгие столетия. Свобода или рабство, жизнь или смерть. И вот приходишь ты и, подобно нечистому демону, искушавшему спасителя, обещаешь мне золотые горы за вечное злополучие моего народа… Подумай об этом, Заремба, и ты поймёшь, до чего беден человеческий язык, чтобы назвать всю бездонную глубину твоей подлости, лицемерия и лжи.

Голос Миколы, по мере того как он говорил, креп, и последние его слова гремели громом под сводами подземелья. Лицо каштеляна покраснело, глаза загорелись, как угли, и, когда боярин умолк, Заремба встал со скамьи и кивнул палачам.

— Начинайте! Поглядим, не выдавим ли из эгой упрямой скотины что-нибудь больше, чем его кичливые речи и проклятья. Юзва, подтяни-ка его!

Юзва, огромный костистый детина в грязной вшивой сорочке и коротких кожаных штанах, скрутил назад скованные цепями руки пленника, привязал их к верёвке, перекинутой через неподвижный блок под потолком. И подтянул вверх так, что тог повис на полсажени над землёй. Однако несчастный недолго висел в воздухе. Изнурённое после ожесточённой сечи и обессилевшее от голода и побоев тело утратило сопротивляемость. Всё ниже и ниже опускалось оно и всё выше поднимались руки над головой. Потом что-то хрустнуло под мышками, плечи образовали с телом одну линию, а из уст боярина вырвался лёгкий стон. Коловорот крутился всё выше, пока одеревеневшие и посиневшие ладони не коснулись потолка. И тогда одним махом Юзва сбросил верёвку с блока, и боярин упал на землю. Изо рта и носа пытаемого потекла кровь; Мацей схватил лежащего сзади за кандалы и с трудом вправил руки в сочленения. Снопа захрустели суставы, но стонов уже не было слышно. Тогда другой подручный вылил на лежавшего ведро холодной воды.

Истязаемый раскрыл глаза. Невыносимая боль заставила его сморщиться, губы раздвинулись, показались окровавленные десна.

— Боярин, — послышался голос Зарембы. — Вот тебе первый урок, н знай, что тебя ждёт, если по-хорошему не выполнишь мою волю. Пока что тебе только выкручивали руки. Года два-три будешь вспоминать эту пытку при перемене погоды. Но всё-таки будешь жить, а там вернётся сила и здоровье… Дай ответ на всё, о чём спрашиваю, или прощайся навеки со светом. У тебя ведь малые дети, жена… Вспомни хоть про них!

— Мои сыновья… — прошептал боярин и закрыл глаза. — Мои дети, моя Гануся… — И вдруг сердце сжала тревога. Что будет с его детьми, когда его не станет? Мрачная, беспросветная нужда, мыканье от двора к двору, побои, презрение, а может, даже бесчестие — вот будущее его малолетних детей. И на какое-то мгновение дрогнуло сердце боярина, но лишь на мгновение. Что значит его мука, позор, его смерть и смерть близких по сравнению с порабощением и бесчестием миллионов. Кто спросит о причине, ради которой он пошёл на предательство? Да и разве это причина? Его собственное благополучие? Ха-ха-ха! И вспомнились ему слова покойного боярина Василя Юрши: «Жизнь человеческая для народа подобна деньгам или товару. На эти деньги нужно купить как можно больше или продать товар как можно дороже». Боярин раскрыл глаза.

— Я выполню присягу, — сказал он слабым голосом, — а ты кончай своё мерзкое дело. Всякому своя дорога, как человеку, так и подлецу!

— Ах ты, змея! — зашипел каштелян и пнул лежащего ногой. — Ещё кусаешься? На дыбу его!