Сумерки

Тут дверь в гостиную приотворилась, и на пороге показалась молоденькая горничная, несущая на вытянутых руках большой поднос, уставленный кофейными чашками. Она осторожно вошла в гостиную и бросила долгий взгляд на Драчевского. И тут уж все присутствующие догадались, что между графом и этой горничной что-то есть. Граф замолк, обводя всех взором и понимая, что недостойная его титула связь обнаружена. Да и сама девица внезапно поняла, что господа догадались о ее сношениях с барином, и густо покраснела. От волнения руки ее сильно затряслись, чашки так и заходили ходуном по подносу, а уже через мгновение полетели на пол. Брызги черного кофе разнеслись во все стороны вместе с белыми, как снег, фарфоровыми осколками.

Драчевский подскочил к несчастной горничной и наотмашь ударил ее по лицу.

— Скотина! Не умеешь кофе подать! Скотина!

Горничная сжалась, пряча лицо в ладони и рыдая. Княгиня с восторгом смотрела на наказание, Содомов даже подался несколько вперед, а Лурье, оставив свою равнодушную мину, во все глаза глядел на разыгрывавшееся представление.

Граф до того озлобился и рассвирепел, что подбежал к стене, сорвал висевший хлыст и замахнулся на девицу.

— Что вы делаете! — громко закричал Иван. — Ведь это же позор!

— Что?! — взревел Драчевский, оборачиваясь к молодому человеку.

Он сильно замахнулся, намереваясь обрушить всю свою злобу и ненависть на новоявленного борца за свободу, как вдруг тучу, накрывавшую город, наконец-то прорвало. Ярчайшая молния пронзила ночное зимнее небо над Петербургом, а мгновение спустя сильнейший грохот грома потряс дом. Оконные стекла жалобно задребезжали.

Молния ярко осветила мертвенно-бледное лицо графа, замахнувшегося на Ивана, который просто стоял перед ним, даже не закрывшись рукою от хлыста.

— Да как вы смеете, — только произнес он.

В этот самый момент мирно дремавшая старуха проснулась в своем углу и громко прошамкала:

— Что здесь происходит?

Драчевский медленно опустил хлыст и, с ненавистью глядя на Безбородко, четко произнес:

— Пошел вон отсюда.

Молодой человек кинулся со всех ног из гостиной, а вслед ему летели крики:

— И чтоб духу твоего здесь больше не было! Эй, дворня! Никогда более не пускать на порог этого…

Иван выбежал из дома и понесся, как был — в одном фраке, забыв про накрывку, оставленную в прихожей. Страшные молнии сверкали у него над головой, сильнейшими раскатами побуждая молодого человека к дальнейшему бегству. Лишь отбежав порядочное расстояние от дома и очутившись перед Исаакиевским собором, Иван остановился, перевел дух и вспомнил о накрывке.

«Ни за что не вернусь! Ни за что! — подумалось Безбородко. — Господи, какой зверь! Истинный. Да как же так можно женщину бить? А они еще смотрели и смеялись!»

Он вышел на площадь и, не надеясь поймать извозчика, зашагал в сторону канала. Удивительно, но в это же самое время ему навстречу, только с противоположной стороны, с той, коей собор направлен к Неве, подволакивая ноги, медленно брел его товарищ Ломакин. Художник был изрядно пьян, но сознание его работало чрезвычайно ясно, даже лучше, чем в трезвости.

«Гроза зимой, как странно», — думалось Ломакину.

Художник остановился и, задрав голову, залюбовался вспышками, мелькавшими в небе. Звук шагов с противоположной стороны, откуда спешил домой Иван, отдававшихся от гранитной стены Исаакиевского собора, привлек его внимание.

«Удивительно, я не иду, а шаги слышно», — подумалось пьяному Ломакину.

А Безбородко бежал к тетушке на квартиру, продуваемый холодным пронизывающим ветром. Щеки его горели от стыда и обиды, в глазах стояли слезы. Внезапно небеса разверзлись, и на молодого человека, почти раздетого для зимней погоды, хлынул ледяной дождь. Огромные крупные капли с громкими шлепками падали на фрачную пару, оставляя на добротном сукне большие блестящие кругляши, блестевшие в свете немногочисленных уличных фонарей, словно это были новенькие серебряные монеты. Уже через минуту Иван казался увешанным этими самыми монетами сверху донизу.

Глава шестая

Наутро Безбородко тяжело заболел. Добросердечная тетушка предположила вначале, что у него воспаление легких или, еще хуже, начало скоротечной чахотки, но пришедший старенький доктор, осмотревший Ивана чрезвычайно внимательным образом и простукавший его спину и грудь, объявил, что ничего страшного нету, просто молодой человек сильно простудился.

— Это не смертельно, матушка, уверяю вас, — заверил доктор Аглаю Ивановну, принимая в прихожей от Дуни шубу, а от тетушки Безбородко — два целковых за визит. — Через пару недель поправится. Всего хорошего.