Сумерки

Скоро комната стараниями лакея, с неизменным презрительным лицом суетившегося у стола, ярко осветилась. Безбородко во все глаза смотрел на невиданные в России восковые с золотыми разводами свечи, вылепленные в виде дворцов и гондол. Станционный смотритель подсел к развалившемуся на стуле господину в дорогой шубе, попивавшему уже чай, и, раскрыв тетрадь, попросил того представиться для проформы.

— Граф Григорий Александрович Драчевский, — объявил тот, поглядывая на смущенного Ивана. — Возвращаюсь в Санкт-Петербург из Баден-Бадена.

— Надо же, — неожиданно всплеснул руками Колобродов. — Из Баден-Бадена! Стало быть, в рулетку там играть изволили-с, граф?

Драчевский удивленно посмотрел на столь осведомленного смотрителя и, утвердительно кивнув головою, обратился к Ивану:

— А вас, позвольте поинтересоваться, сударь, как звать-величать?

И хотя граф старался употреблять обороты, более подходящие для просторечья, однако в тоне его сквозил французский выговор.

— Иван Безбородко, дворянин, — отрекомендовался Иван. — Возвращаюсь из Полтавской губернии в Петербург.

— Не из тех ли Безбородко вы будете? — спросил Драчевский. — Не приходится ли вам знаменитый екатерининский канцлер предком или родственником?

— Очень, очень дальним, — развел руками Иван, которому уже не раз приходилось слышать сей вопрос.

— А скажите, ваше сиятельство, — вновь обратился, дописав в тетрадь, станционный смотритель. — Как же это вы не паровозом-то из-за границы поехали?

Драчевский в упор поглядел на Колобродова, чье выражение было сама невинность.

— А потому, братец, что я не люблю на железке ездить, — ответил он.

Странным нашел Безбородко и это простонародное название железной дороги, употребленное в разговоре Драчевским.

Лакей меж тем внес в комнату дорожный кофр и начал вынимать из него и расставлять на столе перед графом приборы, тарелки и всякую закуску.

— Не побрезгуйте, сударь, — обратился граф к Безбородко. — Составьте компанию. Прошу вас.

Ивану ничего не оставалось, как присоединиться к Драчевскому. Плотно закусив, граф угостил молодого человека превосходным коньяком, угостился сам и только после этого объявил лакею, чтобы тот приказал кучеру собираться.

— Метель, я думаю, уже утихла.

Станционный смотритель выглянул в оконце и подивился. Метель действительно сменилась полнейшим затишьем природы. Небо расчистилось так, что выглянули месяц со звездами, заставив снег в темноте заблистать синим и желтым.

— А что же вы? — спросил граф у Ивана. — Ждете?

— Да, — признался тот. — Жду оказию. Прошлая меня сюда довезла и тотчас назад, в самую что ни на есть бурю укатила. Ямщик, собственно говоря, приезжал за каким-то государственным указом. И меня довез. Вот я и жду следующей оказии.

Драчевский чрезвычайно внимательно оглядел молодого человека, словно что-то прикидывал, а после сказал:

— Ежели желаете, то можете составить мне компанию до Петербурга.

— А удобно ли это? — заволновался Безбородко.

— Вполне. Я жду вас, — объявил Драчевский и вышел вон из комнаты.

Иван поспешно собирался, когда к нему подошел Колобродов.

— Знаете, сударь, я бы на вашем месте повременил с отъездом, — зашептал он ошеломленному Безбородко.

— Почему? — удивленно спросил тот, уже натягивая на плечи мужицкий армяк.

Станционный смотритель осторожно посмотрел на плотно закрытые двери и сказал:

— Поверьте, Серафим Колобродов знает, что говорит. Граф сей весьма странный тип. Едет из Баден-Бадена, однако про рулетку говорить отказывается, по виду и не проигрался вовсе. Да и поехал не паровозом. Видели, как граф от моего кушанья, что я из погреба достал, нос воротил? — неожиданно спросил он.

— Не приметил.

— А надо бы.

— А что такого в вашем кушанье? — удивленно спросил Безбородко, становясь посреди комнаты собранный и одетый в дорогу.

— Чеснок, — громко шепнул Колобродов прямо в ухо Ивану. — Я, знаете ли, все разносолье чесноком заправляю.

— Ну и что? — изумился до крайности такой ерунде Иван.

Он уже стал было думать, что станционный смотритель, будучи постоянно один, да еще и попивающий, по собственному признанию, водку, немного не в себе. На это же указывала и карта с изображенною на ней погребенной Атлантидой. Сие недоверие столь явственно отразилось на открытом и простодушном лице его, что Колобродов покачал головой:

— Эх, сударь. Да ведь это же вампир!

— Кто-о-о?

— Вурдалак. Упырь. Называйте как хотите, сударь вы мой, а очень уж наш граф смахивает на вампира. Зубы и кожа у него белоснежные, а волосы и борода черные до синевы. К тому же чеснока не переносит. Верный признак!

— Ну уж это вы загнули, — нерешительно заявил Безбородко, качая головой.

— Нет, может, я неправильно выразился, — торопливо заговорил Колобродов, боясь, как бы Безбородко не ушел, не дослушав. — Не вампир в прямом смысле этого слова. Но жизнь сосет, точно вам говорю, сударь, сосет. Вы человек еще молодой, неопытный. Не понимаете, о чем я говорю. А ведь такое вполне возможно. Есть такие люди, которые за чужими душами охотятся, других жизни ради продления собственной лишают. Так-то вот, сударь мой.