Сумерки богов (Мв-8)

И тут он увидел, как ему показалось, гранату, летящую слева. Как тогда, на русской лесной дороге - и после той партизанской засады из роты выжило одиннадцать человек. Граната пролетела над каской идиота с губной гармошкой, он еще не понял, продолжал играть - и ударила в бедро солдату напротив, который дремал, согнувшись на скамье у борта. Он вскрикнул, проснулся. Тут только гауптман увидел, что это не граната, а всего лишь камень. Его охватила ярость и желание отомстить - за ту секунду страха, что он испытал.

- Аларм! Партизанен!

Короткая пулеметная очередь со второго бронетранспотера. И крик:

- Он побежал вон туда! Я в него попал!

Солдаты быстро спешились, занимая оборону. Пулеметчики готовы были открыть огонь. Но вооруженного противника не было - лишь жители деревни с испугом смотрели на чужаков. На земле лежал мальчишка лет двенадцати - пуля попала ему в ногу, он плакал - как показалось гауптману, мерзко скулил, как щенок. Из "кюбеля" подбежал жандарм-итальянец - проводник и переводчик. Затем примчалась женщина с криком:

- Джузеппе! Мой Джузеппе!

Солдаты, оцепившие место происшествия, не пропустили ее, отпихнули прикладом. Наконец появились трое важных итальянцев - мэр, священник, жандарм. Гауптман вспомнил, как всего две недели назад во французской деревне - забыл название, сколько их было таких? - пришлось переворачивать все дома, разыскивая священника и мэра. Чтобы расстрелять их, в назидание прочим, у стены деревенской церкви. А здесь они не прячутся, сами пришли - ну, это же Италия, а не Франция, тут другие правила. Пока...

Что там галдят эти итальяшки? Причем все одновременно. Требуют пропустить к этому щенку его мать, и еще вон того, деревенского доктора? А гаденыш смотрит даже не со страхом, со злостью! А если бы у него была граната? А если завтра она у него будет? Уверен, что его сейчас отдадут маме? И после все в этой деревне будут знать, что можно безнаказанно кинуть камень в немецкого солдата? Фельдфебель!

И гауптман сделал привычный жест пальцем вниз. Ему нравилось это, чувствовать себя равным богу - решать жить или умереть тому, кто перед ним. Правда, лучше это получалось перед строем - вот стоят те, из кого надлежит каждого десятого, а он смотрит и чувствует их страх. Сам гауптман при этом никогда никого не убивал - зачем, если есть солдаты? Он же не какой-то мясник из СС! Завизжала женщина, первой понявшая, что сейчас будет, ее едва удерживали двое солдат. И что-то заорали итальяшки - но это уже не имело никакого значения. Это очень хорошо, что солдаты уже не однажды, и совсем недавно, участвовали в усмирении французских бунтовщиков и отлично знали, что им делать. По команде фельдфебеля тот самый рыжий унтер-офицер, начисто лишенный музыкального слуха, но мучивший губную гармошку, снял с плеча МР. Женщина заорала совсем истошно, остальные макаронники поддержали - и весь этот шум перекрыла короткая очередь. И вдруг стало тихо.

- Ты! - сказал гауптман, повернувшись к переводчику. - Скажи им, что вот этот, как его имя, расстрелян за непочтение к немецкой армии! И что если подобное повторится здесь, будет расстрелян каждый десятый! А при сопротивлении - все, и деревня будет сожжена! Германия, в лице ее доблестных солдат, не потерпит к себе ни малейшего неуважения! И пусть расходятся по домам. По машинам!

Да, это не Франция... Не бояться показывать недовольство - вместо того, чтобы молча радоваться, какой участи все они избежали? Может, собрать их в кучу, поставить на колени и заставить кричать "хайль Гитлер"? И узнать, где дом семьи этого Джузеппе, чтобы спалить из огнемета? Нет, это все ж не Франция - подождем. Французы тоже ведь поначалу считались союзниками! И Достлер уж точно не будет сдерживать усердие своих подчиненных! А все же одно хорошее дело сделано - жители этой деревни предупреждены, что будет за малейшую попытку к бунту!

Деревня осталась позади. В молчании - лишь женщина кричала что-то, долго и зло, пока ее голос не заглушило расстояние и рев моторов. Уже вечером гауптман из любопытства спросил у переводчика - узнав, что это были, как он и ожидал, всего лишь проклятия и призывы всех кар земных и небесных на головы его собственную, его солдат и всех немцев вообще, презрительно пожал плечами, поскольку не верил в бога. Лишь подумал на минуту, впредь стоит ли расценивать подобное как антинемецкую деятельность, ведь вреда никакого? Решил что стоит, поскольку налицо намерение - и если ему доведется быть в этой деревне, он эту женщину найдет, для справедливого наказания.

И с чистой совестью вычеркнул из памяти события этого дня.

Лондон, 8 февраля 1944