Сумерки божков

— Сережа… Сергей Кузьмич… — выговорила певица с нечеловеческим усилием над собою — оправиться и принять спокойный вид, достаточно приличный, чтобы не привлекать внимания прохожих, — Сергей Кузьмич… Вот неожиданность… Какими судьбами?

Молодой человек этот тон одобрил. Он бойко поправил на голове свой рыжий котелок, обменялся с Наседкиною рукопожатием и заговорил весело, по-приятельски и фамильярно.

— Судьбы мои, Елизавета Вадимовна, самые простые. Взял билет третьего класса, сел в почтовый поезд, третьева дня в Петербурге — вчерась здесь.

— Дела имеете? — спросила Наседкина, медленным шагом продолжая путь и сделав молодому человеку глазами знак, чтобы он следовал рядом с нею.

— Нет, делами особыми не обременен, — все так же резво отвечал молодой человек, — какие у меня могут быть особые дела? И в Петербурге почитай что вовсе без делов живем, а тут, слава Те, Господи, чужой город. Больше в том счастливом расчете ехал и имел ту приятную надежду, чтобы вас повидать, Елизавета Вадимовна.

Наседкина промолчала. Молодой человек, зорко следя за нею сбоку, продолжал.

— Как же-с! Намедни сижу в портерной на Большом проспекте, спросил себе пару пива, «Листочек», и вдруг — корреспонденция касательно ваших, Елизавета Вадимовна, блестящих успехов… Пишут, знаете, все этакое самое приятное… Неслыханное явление, — говорит, и первый на всю Россию голос, говорит, и сразу жалованье десять тысяч, говорит… чрезвычайно как радостно было прочитать, Елизавета Вадимовна! Даже до слез! Верьте слову!

Она, уже овладевшая собою, возразила зло и едко:

— Так обрадовались, что уж и в Петербурге не могли усидеть, сюда прискакали?

— Да что же-с? Конечное дел о, всякому приятно-с… Кабы я был человек занятой… А то ведь привязки-то к месту, истинно говорю вам, у меня нет никакой. Питер — так Питер, Москва — так Москва, Одесса — так Одесса… я, Елизавета Вадимовна, человек ужасно какой вольный.

— По-прежнему, значит?

— Обязательно.

— И без места?

— Всенепременно. Эх, Елизавета Вадимовна! Какие по нынешнему времени могут места быть человеку, который понял свое назначение? Одна эксплуатация мыслящего существа при недостаточном питании и истощении мышечной системы.

— Вот как вы нынче выражаетесь!

— А что же, Елизавета Вадимовна? Не вам одним в гору идти и вникать в круги образования. Люди мы небольшие, но тоже брошюры от скуки почитываем. И разговоры слышим… да-с!..

Он смеялся, скаля великолепные белые зубы.

— А впрочем, и насчет места, ежели какое в виду наклюнется, тоже имел надеждишку — по старому знакомству, просить вашего покровительства… Я в том ожидании, Елизавета Вадимовна, что вы разрешите мне посетить вас, чтобы объяснить вам все мое существование досконально.

Она угрюмо кивнула головою.

— Вам к тому же в вашем качестве театральной примадонны надлежит беречь свое соловьиное горлышко и не разговаривать на морозе… Так — ежели будет милостивое разрешение, когда прикажете быть?

— Э! — с гневом и отвращением вырвалось у Наседкиной. — Что тянуть? Все равно: не отвязаться! Приходите сейчас… по крайней мере, — разом!

— Чего лучше желать нельзя, покорно вас благодарю, — восхитился молодой человек. — Стало быть, прикажете следовать вместе с вами?

Она скользнула взглядом по всей его фигуре.

— Нет, лучше…

— Кажется, я во всем своем аккурате? — обидчиво поймал он ее на этом экзамене. — Вы не бойтесь: не осрамлю вас своим визитом, костюмчик новенький, — пред швейцаром лицом в грязь не ударю…

Она злобно подумала: «Тебя, скотину, не то что в это барахло, но хоть у Тедески одень, все будет видно, что ты за птица».

А вслух спешно возразила:

— Нет, нет… вместе — это неловко… Да, наконец, если вам надо говорить со мною, то — у меня живет компаньонка, надо же сперва ее удалить, я совсем не желаю, чтобы она нас слышала…

— Ни я-с! — конечное дело, будет много приятнее, чтобы с глаза на глаз и по совершенному секрету.

— Я пойду вперед, отпущу компаньонку и предупрежу швейцара, чтобы он вас принял. Ведь ко мне не очень-то всякого, людей с разбором пускают… Будьте у меня… хоть через час…

— Холодновато мне так долго ждать-то! — шутовски и жалобно возразил молодой человек. — Квартира моя отсюда далече. Пожалуй, не вытерпишь часа на холоду, — в трактир зайдешь, пива, водки выпьешь, помалу я пить не умею, а хмельному к вам в гости идти — оно, быдто бы, и совестно.

— Хорошо… через полчаса… через двадцать минут. Только не вместе.

— Слушаю-с, — протяжно и в сомнении сказал молодой человек.

— Не бойтесь, не удеру, — криво усмехнулась Наседкина в ответ на его пытливый и угрожающий взгляд.

Он ответил солидно, веско, значительно:

— Этого невежества я от вас и не ожидаю, потому что — куда же вам бежать, коль скоро вы к сему городу счастьем своим привязаны?

Он быстро нагнулся и произнес почти ей в ухо — не шепотом, который шипит и выдает посторонним, но беззвучным, пустым, тихим говором, который слышат только те, к кому он обращен: