Сумерки человечества

БТР аккуратно ехал по окраинным улицам города, не разгоняясь и объезжая одиночные брошенные машины, некоторые из которых были серьезно повреждены. Теперь уже не казались удивительными дырки от пуль и обгорелые детали на машинах, хотя за каждой из них скрывалась трагическая история с оборвавшимися надеждами. Мертвецов на улицах было не очень много, они стягивались в основном к центру города, особенно после перестрелки под Кремлем. Сейчас по тротуару вышагивали только одиночные зомби, залитые кровью и ужасно вонявшие. Один раз из разбитого окна высунулся мутант, но увидев торчащий из башенки крупнокалиберный пулемет, тут же снова исчез в темноте помещения.

Разглядывая открывающийся вид в приоткрытую бойницу, я с трудом узнавал некогда хорошо знакомые улицы. Выгоревшие или продолжавшие дымить коробки зданий, с распахнутыми дверьми и выбитыми стеклами, брошенные автомобили с распахнутыми дверцами, изодранными сидениями и разбитыми стеклами, объеденные скелеты на улицах, гниющие мертвецы, скалящие зубы при твоем приближении, делали неузнаваемыми даже самые знакомые, самые близкие и родные места, казавшиеся вечными и неизменными.

Сейчас мы двигались по окраине города и явно не в сторону Театральной, что меня скорее волновало, чем удивляло. Ни солдат, уже взявший в руки оружие, ни невидный из-за спинки кресла водитель, не проронили больше ни слова, пока мы ехали. Нервно поглядывая на оружие в руках солдата, я клял себя за то, что поставил свое оружие между ног, а не пожил на колени. Чтобы выстрелить, мне сначала требовалось поднять оружия, держа его за ствол, до нужной высоты, схватится за ручку, опустить и выстрелить. Солдату достаточно было просто чуть повернуть ствол, после чего можно было спокойно шинковать меня пулями в мелкий винегрет. Снова мое треклятое доверие, от которого так и не смог отвязаться. Не доверять никому, даже в самых крайних случаях – вот единственный закон выживания.

Человек как был, так и остается самой опасной тварью на земле. Со всеми этими зомби, мутантами и ошалелым зверьем справится было можно, они предсказуемы, но с людьми никогда не знаешь, что от них ждать. Может быть, только поэтому мы до сих пор живы, хотя должны уже погибнуть по всем законам логики.

– Так мы не на Театральную едем? – попытался я в очередной раз завязать диалог, когда машина чуть притормозила, объезжая завалившийся на бок грузовик. Кузов при этом распахнулся и кучи картонных ящиков, забитых каким-то моющим средством, вывалились на асфальт, разбросав и разлив содержимое, образовав большую пенную лужу, где пена вырастала порой до полуметра высотой, чуть подергиваясь на слабом ветру.

Солдат отрицательно покачал головой, но так ничего не сказал, просто продолжал сверлить меня тяжелым взглядом. Небольшого роста, он был в тоже время удивительно коренаст и широк в плечах, так что я сильно сомневался, что смогу с ним совладать, если дело дойдет до рукопашной. Даже если успею отбить дуло автомата, то полезем за ножами, а здесь у меня большая проблема. Я ни фактически, ни теоретически не умел драться на ножах не скажу, что слабак, но ножами никогда не увлекался, разве только колбасу ими резал.

– А куда едем? – тяжелый взгляд солдата меня буквально изводил, так же, наверное, аборигены на Джеймса Кука смотрели, когда он высаживался на берег, да и у зомби удивительно похожий взгляд, только они глазами не водят, когда ты чуть поворачиваешься. Отвечать на мой вопрос солдат не стал, только пожал плечами. Взгляд оставался таким же каменным, как и прежде. Отсутствие эмоций на его лице еще сильнее начало раздражать меня. По-моему, не так уж и тяжело было несколько подробнее ответить на мой вопрос, однако он все равно не посчитал это нужным.

Тем временем бронетранспортер свернул в небольшой дворик, зажатый между несколькими высокими новостройками, местами обгоревшими и заметно замертвяченными. Во дворе, к тому же, виднелись следы грабежа. Несколько объеденных скелетов с дырками в черепах, один так и вовсе расчлененный, валялись среди пожухшей травы. Около дверей подъездов валялись какие-то тряпки, рваные картонные коробки, битое стекло и чьи-то резиновые башмаки, разорванные пополам. Из окна на втором этаже, разбитом и распахнутом настежь, вывешивалось красное одеяло, невероятно грязное и давно висевшее. Вместе с остатками занавесок лениво трепыхалось на ветру. Чуть выше, на балконе с разбитым стеклом, стоял мертвяк, пытавшийся выбраться. Дверь, вероятно, заклинило, поэтому он стучался по стеклам, оставляя жуткие грязно-кровавые разводы, так, словно у него руки были по локоть в крови. Зацепившись за осколок стекла локтем, он лишь сильнее дернул, оставив на осколке приличный кусок сорванной кожи.