Сумерки эльфов

– Вы сломали ценную вещь, а это нехорошо. – Горлуа поднял указательный палец, словно грозя им, и обернулся к стражнику, призывая его в свидетели.

– Не так ли?

Стражник неуверенно улыбнулся, не зная, что ответить.

– Не так ли? – настойчиво повторил Горлуа.

– Да, мессир.

– Вот видите! – назидательно сказал старый сенешаль. – Вы получаете ещё по десять лет за то, что сломали драгоценность. И за то, что научились читать без разрешения короля. Нельзя читать чужие письма, вы разве этого не знали?

Он скомкал клочок пергамента, бросил его на пол и вышел, не оборачиваясь. Позади него стражник медленно толкнул тяжёлую дверь и невольно вздрогнул при виде ужаса и отчаяния, появившихся на лицах заключённых. Он запер дверь, повесил тяжёлую связку ключей на вбитый в стену крюк и начал тяжело спускаться по лестнице, ведшей в караульную. Он с отвращением посмотрел вглубь коридора, по которому Горлуа ушёл во внутренние покои дворца, и плюнул вслед сенешалю.

С наступлением ночи Тилль очнулся. Он довольно быстро пришёл в себя, но королева заставила его лежать неподвижно и вдыхать густой пахучий дым, который шёл от небольшого костерка из торфа и веток. Он знал большую часть растений, разложенных рядом с костром, которые Ллиэн поочерёдно бросала в огонь, и её медленные жесты в клубах дыма разбудили в нём старые воспоминания. Когда в глазах у него окончательно прояснилось, он увидел Утера, лежавшего невдалеке на густом мху. Рыцарь был всё ещё без сознания. Ллиэн сняла с него кольчугу – она вместе с мечом лежала рядом, поблёскивая в свете пламени. Лицо, руки и торс рыцаря все ещё сохраняли мертвенно-серый оттенок, но следы укусов прошли. На его коже Ллиэн начертила золой от костра руны, способствующие исцелению – оз, эар, ак и тир, – их узор повторялся множество раз:

Склонившись над Утером, Ллиэн медленно раскачивалась, как змея, напевая древнюю песнь четырёх рун:

Бит ордфрума аэлькре спаэсе,
Висдомес вратху онд витена фрофур,
Анд эорла гехвам эаднис онд тохихт.

Бит эгле эорла гехвилкун,

Тоннэ фаэаплисе флаэск онгиннет
Храв колиан, хрусан кеосан
Блак то гебеддан; бледа гедреосат,
Винна гевитат, вера гесвикат.

Бит он эортан эльда беарнум,

Флаэскес фодор, ферет геломэ
Офер ганотес баэт; гарсекх фандат
Хваэтер ак хаэббе аэтеле треове.

Вит такна сум, хеальдет трива вёл

Вит аэтелингас, а бит он фаэрильд,
Офер нита генипу, наэфре свикетх.

На языке, общем для всех племён, это звучало бы так:

Рот – источник всех слов,
Вместилище мудрости, утешение мудреца,
Покой и надежда благородного.

Прах ужасает благородного,

Когда плоть внезапно холодеет
И тело уходит в мрачную землю.
Вянут прекрасные цветы, радость уходит, связь рвётся.

Дуб, растущий из земли, даёт пищу свиньям,

И так же люди питают его собой.
Море с острыми гребнями волн
Испытывает дуб на прочность.

Тир – особая руна.

Правителям она сохраняет веру,
Всегда рассеивает ночной мрак,
Никогда не знает поражений.

Под покровом веток и листьев, в ночной тишине, нарушаемой лишь потрескиванием костра, монотонное пение погружало Тилля в гипнотическое забытьё, навевая странные сны. Иногда он выныривал из густого тумана, в который погружался, словно в бездонный колодец, мрачный и холодный, и произносил короткие отчётливые звуки, пытаясь поговорить со своей собакой и соколом. Это напоминало клёкот, тявканье, рычание… Но Ллиэн не могла ничего понять.

Когда наконец он смог подняться, он приблизился к Ллиэн, взял её руки в свои и склонил голову.

– Благодарю, моя королева…

Потом поднял голову и улыбнулся ей. Маленький костёр из веток и целебных трав, горящий в темноте ночи под густой кроной плакучей ивы, давал такой слабый свет, что человек не смог бы различить ничего, кроме самих язычков пламени. Но эльфы – дети ночи, поклоняющиеся Луне, видят в сумерках не хуже диких животных. Ллиэн стояла на коленях возле Утера, и вид у неё был измученный. Тилль понял, что она использовала магию, чтобы исцелить их обоих от яда укусов и спасти от смерти – ценой своих собственных сил.

– Как он? – спросил Тилль, указывая на Утера. Ллиэн внимательно взглянула на рыцаря.