Сумерки Европы

И надо опредѣленно сказать, что изъ двухъ гегемоній — французской и англійской — все же менѣе для Европы губительна вторая. Ибо гегемонія англійская низводитъ всю Европу на положеніе подчиненное, дѣлаетъ ее цѣликомъ зависимой и данницей міровой державы. Но держа всю Европу въ слабости и зависимости, — она все же дастъ въ этихъ предѣлахъ сложиться болѣе или менѣе нормальной жизни и нормальнымъ отношеніямъ. Европа же нормально, хотя подъ сурдинку, живущая, производительно работающая, хотя бы и на другихъ, — вновь постепенно окрѣпнетъ. И если Ирландія добивается своего, если Египетъ добивается своего, то своего добьется и окрѣпшая Европа. Она вернется къ самостоятельности черезъ внутреннее оздоровленіе. Трудная, печальная перспектива для міровой распорядительницы вчерашняго дня, но — перспектива. Наоборотъ, гегемонія Франціи — какъ выше было намѣчено — есть имманентное самоискаженіе европейскихъ отношеній, подавленіе Европы изнутри. И потому изъ нея проистекаетъ не только слабость, не только пониженность ея жизни, но и пораженность ея возможностей; она организуетъ не только подчиненіе, изъ котораго все же мыслимо выбиться, она организуетъ самопораженіе, изъ котораго выхода нѣтъ. Внѣшняя тяжесть и внутренняя болячка — таково различіе этихъ двухъ гегемоній. Первую мыслимо здоровому организму скинуть; вторая дѣлаетъ здоровье невозможнымъ.

3. ДВА МИЛИТАРИЗМА

Стремленіе къ господству Франціи надъ Европой подчасъ истолковывается такъ, что сейчасъ на мѣсто германскаго милитаризма сталъ милитаризмъ французскій; послѣ Вашингтонской конференціи, на которой Франція проявила настойчивость въ отстаиваніи своего подводнаго флота, такая точка зрѣнія стала высказываться и въ средѣ ея бывшихъ союзниковъ; тѣмъ болѣе естественно стать на нее врагамъ. Тѣмъ не менѣе правильной ее нельзя признать, ибо въ ней сказывается то самое непониманіе современнаго милитаризма, которое было столь типично для нареканій, въ свое время направленныхъ противъ Германіи.

I[8]

Къ теоріямъ, испытавшимъ разрушительное дѣйствіе войны, несомнѣнно, приходится отнести и классическое положеніе позитивизма, противопоставлявшее, какъ два несовмѣстимыхъ и враждебныхъ типа культуры — культуру промышленную и культуру воинскую. Первая казалась дѣломъ настоящаго и будущаго; вторая — остаткомъ прошлаго; первая идетъ на смѣну второй вмѣстѣ съ наукой, съ моральнымъ закрѣпленіемъ мирнаго общественнаго обихода; и всѣмъ своимъ укладомъ, внѣдряемымъ воспитаніемъ, привычками, всѣми предпосылками и послѣдствіями своего существованія — оттѣсняетъ, съ корнемъ выпалываетъ вторую.

А между тѣмъ, если есть сейчасъ убѣжденіе, которое согласно раздѣляется обѣими враждующими на смерть сторонами, которое восторжествовало по всей линіи, и всюду громогласно признано, лихорадочно претворяемое въ дѣло, — такъ это убѣжденіе въ тѣснѣйшей связи и зависимости промышленнаго и воинскаго дѣла, дѣла мира и дѣла войны, организаціи общегражданскаго творчества и международнаго столкновенія.

Враги Германіи корятъ ее ея милитарною культурной и организованностью; сами нѣмцы нисколько отъ своей военной подготовленности и не отрекаются. Что союзники вмѣняютъ въ преступленіе, за что призываютъ къ борьбѣ до конца, въ томъ нѣмцы видятъ свою гордость, оплотъ своей культуры, фактовъ никто не отрицаетъ. Но было бы верхомъ близорукости не усматривать, что Германія въ тѣ же десятилѣтія, въ которыя развивала свою военную организацію, въ тѣ же сорокъ лѣтъ, въ которыя по всеобщему утвержденію готовилась къ войнѣ, — развивала съ необычайной интенсивностью и свою промышленность, сельское хозяйство, вообще свою организацію мира. Сколько бы корпусовъ воиновъ ни выставила она на поле народныхъ битвъ, она выставила въ предыдущія десятилѣтія не меньше корпусовъ инженеровъ и химиковъ, коммивояжеровъ и профессоровъ, торговцевъ и агрономовъ — на поприще мирнаго соревнованія.