Сумерки грядущего

На детей мало кто обращал внимание, поэтому их облик соответствовал обывательскому среднестатистическому. Почти все толстые, малоподвижные и нагловатые, они, некрасиво развалясь на диванах, утопали в смартфонах.

Содрогаясь от случайных прикосновений прохожих, напарники начали пробираться вдоль набережной, ориентируясь на стрелку-указатель перед глазами. Виктор уже догадался, что этот гадюшник — вряд ли предел мечтаний Бурлакова. По всей видимости они попали в обывательский рай, о котором рассказывал Юшечкин — ведь о курортах и жратве мечтает девять десятых населения нашей страны. Да и не только нашей, в каждой стране есть подобная публика. Обывательщина — явление интернациональное.

С первого раза попасть в нужный пропос ни у кого не удаётся, что и произошло сейчас. Но стоять на месте не хотелось, поэтому друзья шли вперёд по стрелке мимо обжирающейся и валяющейся публики, мимо огромных экранов, по которым транслировались бесконечные сериалы и футбольные матчи, мимо забегаловок и шаурмячных, встречающихся буквально через десяток шагов. Снующие тут и там весёлые аниматоры пытались расшевелить непритязательную публику доступными развлечениями. Это были либо «спортивные» игры, кто больше выпьет пива за минуту, или интеллектуальные, а-ля расставьте правильно буквы в слове «окрова» — крупное рогатое домашнее животное, умеющее мычать и дающее молоко.

Беседы тут велись о простых и понятных вещах. Публика обсуждала еду в ближайших закусочных, последние серии мыльных опер, одежду соседей, снова еду… Рассказы курортников были тягучими, рассказчики с трудом вели тему, продираясь сквозь частоколы слов-паразитов вроде «короче», «реально», «конкретно» и англоязычного сленга, слегка разбавленного уголовной феней.

На пляже, расположившемся за парапетом, тоже было полно народу. Купались мало, плавали плохо, поэтому большинство народу загорало, параллельно успевая поедать с больших тарелок снеки и фрукты, разбрасывая косточки и огрызки по всему пляжу.

Неожиданно появилось странное ощущение лёгкости в теле. Виктор опустил глаза вниз и остолбенел. Его привычная одежда превратилась в курортную. На нём была надета майка с надписью «Супербой», длинные шорты камуфляжной расцветки и неудобные сланцы. Поглядев на напарника, Холодов невольно улыбнулся, видя с какой ненавистью тот рассматривает своё облачение — его одежда тоже превратилась в униформу отдыхающего.

— Не пугайтесь, ребята! — раздался в голове жизнерадостный голос Юшечкина. — Тут тоже можно одежду моделировать, как в мемориуме. Только есть некоторая инерция — новый наряд не сразу материализуется, а через некоторое время.

— Долго нам тут загорать? — громко спросил Кудрявцев, и несколько моментально потолстевших отдыхающих уставились на него. — По-моему, мы зря идём: нет тут Бурлакова.

— Скорее всего, — согласился невидимый инструктор. — Мы сейчас как раз готовимся перебросить вас в соседний пропос.

— А тогда на кой мне этот идиотский прикид?! — возмутился оперативник, указывая на свою майку с надписью «Гинеколог-любитель».

Но Юшечкин не ответил. Наверное, занялся подготовкой к следующему перемещению.

4

В новом пропосе, куда переместились Холодов с Кудрявцевым, на путешественников повеяло прохладой ранней осени. Голые плечи и колени покрылись мурашками, и моментально замёрзли пальцы почти босых ног. К тому же осеннюю прохладу усиливала свежесть наступающих сумерек и бодрящий влажный ветерок от находящегося неподалёку канала.

Они снова очутились на набережной. Но это была другая набережная, совершенно непохожая на ту, из предыдущего обывательско-жрального пропоса. Гранитный парапет отделял путешественников от зеленоватой воды канала, многочисленные широкие лестницы позволяли спуститься к воде, а неподалёку виднелся горбатый мостик с узорчатыми перилами. По другую сторону набережной виднелись роскошные дома европейского вида: низкоэтажные — этажа три или четыре, каменные, увитые плющом, с палисадниками и цветниками, они поражали разнообразием колонн, балконов, лепнины и прочих изысков архитектурного мастерства.

Людей и машин тут было мало. Аборигены предпочитали велосипеды: возле каждого дома имелась велостоянка, а вдоль набережной тянулась велодорожка. Точнее, целая веломагистраль с освещением, ровным покрытием и в некоторых местах четырёхполосная. С одной стороны она упиралась в маленькое уютное домашнее кафе, в котором немногочисленная публика, сидя за столиками с чем-то эстетско-сибаристким вроде кофе с пирожными или глинтвейна, слушала джаз в живом исполнении виртуозного пианиста и искусного саксофониста. Другой конец веломагистрали терялся вдали, где кончался тихий жилой квартал и высились небоскрёбы делового района. Оттуда доносился шум вечерней жизни мегаполиса, и виднелось сияние неоновых реклам.