Сумерки идолов или как философствуют молотом

Заблуждение, касающееся свободной воли. — Мы нынче совершенно не сочувствуем понятию «свободная воля»: мы слишком хорошо знаем, что оно такое — самый сомнительный фокус теологов, какой только есть, с целью сделать человечество «ответственным» в их смысле, т. е. сделать зависимым от них... Я даю здесь лишь психологию всякого возлагания ответственности. — Всюду, где ищут ответственности, ищущим обыкновенно является инстинкт желания наказывать и судить. Становление лишают его невинности, если какое-нибудь положение вещей сводят к воле, к намерениям, к актам ответственности: учение о воле изобретено главным образом в целях наказания, т. е. желания находить виновных. Вся прежняя психология, психология воли, зиждется на том, что её создатели, жрецы, стоявшие во главе древних общин, хотели закрепить за собой право присуждать к наказаниям — или закрепить такое право за Богом... Людей мыслили «свободными», чтобы их можно было судить и наказывать, — чтобы они могли стать виновными: следовательно, каждый поступок должен был мыслиться как намеренный, а источник каждого поступка — находящимся в сознании (— чем наипринципиальнейшее фальшивомонетничество in psychologicis[25] было возведено в принцип самой психологии...). Нынче, когда мы вступили в стадию обратного движения, когда мы, имморалисты, пытаемся всеми силами снова изъять из мира понятия вины и наказания и очистить от них психологию, историю, природу, общественные установления и санкции, в наших глазах не существует более радикальных противников, чем теологи, продолжающие, посредством «наказания» и «вины», заражать невинность становления понятием «нравственного миропорядка». Христианство есть метафизика палача...

8

В чём может заключаться наше учение? — Что никто не даёт человеку его качеств — ни Бог, ни общество, ни его родители и предки, ни он сам (— бессмыслица последнего из отрицаемых здесь представлений имеет место в учении Канта, как «интеллигибельная свобода», а может быть, уже и у Платона). Никто не ответствен за то, что он вообще существует, что он устроен так-то и так-то, что он находится среди этих обстоятельств, в этом окружении. Фатальность его сущности невозможно вырвать из фатальности всего того, что было и что будет. Он не есть следствие собственного намерения, воли, цели, в лице его не делается попытка достичь «идеала человека», или «идеала счастья», или «идеала нравственности», — абсурдно пытаться свалить его сущность в какую-нибудь цель. Понятие «цель» изобрели мы: в реальности цель отсутствует... Ты необходим, ты частица рока, ты принадлежишь к целому, существуешь в целом — нет ничего, что могло бы судить, мерить, сравнивать, осуждать наше бытие, ибо это значило бы судить, мерить, сравнивать, осуждать целое... Но нет ничего, кроме целого! — Что никого больше не будут делать ответственным, что специфику бытия не смогут сводить к causa prima[26], что мир, ни как сенсориум, ни как «дух», не есть единство, только это и есть великое освобождение, — только этим и восстанавливается вновь невинность становления... Понятие «Бог» было до сих пор сильнейшим возражением против бытия... Мы отрицаем Бога, мы отрицаем ответственность в Боге: этим впервые спасаем мы мир.

«Исправители» человечества {49}

1

Моё требование к философам известно: надо становиться по ту сторону добра и зла, оставлять иллюзию морального суждения далеко внизу. Это требование вытекает из понимания, впервые сформулированного именно мною: что нет вовсе никаких моральных фактов. Моральное суждение имеет то общее с религиозным, что верит в реальности, не являющиеся таковыми. Мораль есть лишь истолкование известных феноменов, точнее говоря, ложное толкование. Моральное суждение, как и религиозное, относится к той ступени невежества, на которой ещё отсутствует само понятие реального, различение реального и воображаемого: так что слово «истина» на этой ступени служит обозначением исключительно того, что мы нынче называем «фантазиями». Поэтому моральное суждение никогда не следует принимать буквально: как таковое, оно содержит одну только нелепость. Однако оно остаётся неоценимым в качестве семиотики: оно открывает, по крайней мере сведущему, ценнейшие реальности культур и душевных миров, которые недостаточно знали, чтобы «понимать» самих себя. Мораль есть просто язык знаков, просто симптоматология: нужно сперва знать, с чем мы здесь имеем дело, чтобы извлечь из неё пользу.

2