Сумерки империи

Омикур еще не знал, что пруссаки заняли Орлеан и повел отряд в город через Солонь, где и попал в окружение. К счастью, он хорошо знал эти места и за три дня смог вырваться из кольца. После Сюлли они шли без остановки в направлении Буржа. Все это время непрерывно шел снег, под которым они пытались найти хотя бы корм для лошадей, и когда наконец добрались до города, люди и лошади были полумертвые от усталости.

— При этом нам еще повезло, — сказал он в заключение. — Никого не взяли в плен, и все сумели дойти. Из двух с половиной тысяч национальных гвардейцев из Севра дошли только пятьсот. В Савойском батальоне было тысяча двести человек, а осталось пятьдесят. А ведь это были лучшие части. Представь себе, какая участь постигла остальные части.

Я показал ему газету, в которой сообщалось, что армия "находится в прекрасном состоянии". Он только пожал плечами:

— Они думают, что таким способом спасают родину. Якобы во имя благой цели можно лгать и писать глупости. Обмануты все — и Париж, и провинция. Цель, полагают они, оправдывает средства. Это называется политика… в духе средневековых генуэзцев…

— Значит, сопротивление продолжается.

— Да, но республике конец.

— И что же нам делать?

— Именно теперь я продолжу начатое мною дело. Для реорганизации армии потребуются дни и недели. Все это время мы не должны сидеть сложа руки. Я обращусь к генералу и попрошу разрешения переместиться в Ньевр, чтобы быть ближе к Фонтенбло.

Но разрешение нам так и не дали, объявив, что в Фонтенбло нам делать нечего. Теперь наш путь лежал в Вогезы вместе с Восточной армией, которую кое-как собрали из остатков разбитых формирований.

XVII

Для меня так и осталось загадкой, как можно было планировать наступление силами наспех собранной армии.

Конечно, не трудно представить себе, как военный министр сидит в своем кабинете, склонившись над картами и таблицами, и, игнорируя реальные обстоятельства, рассуждает следующим образом: "У нас в Бурже сто тысяч человек, а Париж скоро вымрет от голода, и нам ничего не остается, как направить эти сто тысяч человек на прорыв блокады Парижа".

Однако если бы этот министр захотел ознакомиться с реальным положением дел, если бы он лично поехал в войска и поискал, как он сам выразился, "что там есть хорошего", то неужели и тогда он утвердил бы план кампании, согласно которому в разгар зимы, в метель и холод прямо в Лотарингию была отправлена армия, не способная нормально продвинуться даже на двадцать лье. Был ли он вообще способен что-либо видеть и слышать? А может быть, он решил, что вернулись времена Людовика XIV, когда одного лишь присутствия верховного владыки было достаточно, чтобы произошло чудо?

При отступлении от Орлеана некоторые армейские корпуса попросту обратились в бегство, что имело гибельные последствия для всей армии. Правда, впоследствии эти корпуса подверглись масштабной реорганизации. По всем дорогам принялись ловить беглецов и силой возвращать их в брошенные части. Повсеместно искали офицеров, бросивших своих солдат, и солдат, сбежавших от своих офицеров. В итоге собрать солдат и офицеров более или менее удалось, но вот вернуть взаимное доверие и веру в самих себя было уже почти невозможно.

Когда пошел слух, что нам предстоит действовать на востоке страны, чтобы "отрезать пруссакам пути к отступлению", почти никто из нас не захотел верить в реалистичность такого плана. Как выразился один мой сослуживец:

— Чтобы отрезать пруссакам пути к отступлению, надо, чтобы они отступали, но они и не собираются этого делать.

— Так рассуждали в прежние времена, а теперь все переменилось, — отвечали ему наши шутники. — Теперь даже сердце у человека стало справа. Вот представь: пруссаки осаждают Париж, а мы в это время входим в Германию, и они "вынужденно" отступают.

— Сразу все?

— А ты как думал?

Некоторые еще пытались шутить, но те, кто был способен анализировать ситуацию, приходили в ужас, когда понимали, в какую нас втягивают авантюру.

— Со стратегической точки зрения, — сказал мне Омикур, — это напоминает марш из Шалона в Седан. Будем надеяться, что результат будет иным.