Сумерки империи

Эта книга рождалась в Туре, когда в этот город переехало правительство национальной обороны, а также в Луарской армии в дни битвы при Кульмье и на Восточном фронте во время отступления французской армии к швейцарской границе. Однако впервые идея этого романа посетила меня на железнодорожном вокзале в Перраше.

Описание жалкого состояния, в котором находился этот вокзал в конце октября 1870 года, читатель найдёт во второй его части ("Мисс Клифтон"), и возможно ему передадутся те чувства, которые я испытал при виде многочисленных раненых, толпившихся на перроне. Все они пострадали в ходе самых первых сражений. Когда они покидали свои деревни, это были молодые крепкие парни, преисполненные патриотизма и отваги, а теперь я видел полуживых покалеченных людей, которые с трудом выползали из санитарных вагонов.

В поезде я разговорился с одним из раненых. Это был лейтенант, у которого ампутировали левую руку. Перед самым началом военной кампании у него был назначен день свадьбы, а теперь он возвращался домой и в его кармане лежало обручальное кольцо вместе с пулей, раздробившей кость его руки. Согласится ли девушка, которую он любил, стать женой двадцативосьмилетнего инвалида?

— А как же слава? — спросил я.

— Какая может быть слава у побежденного?

По сравнению с другими моими произведениями, при создании этого романа я потратил гораздо меньше времени на подготовительную работу. Написал я его в 1871 году, и уже в ноябре того же года началась его публикация в газете "Ле Тан".

Кому-то покажется, что я явно поторопился. Многие упрекали меня в поспешности. Одним из моих критиков стал Золя, который в очень интересной статье, вышедшей в мае 1872 года, не удержался от того же упрека.

Сам Золя лишь через 20 лет после окончания войны опубликовал свою "печальную эпопею наших несчастий", в которой он утверждал, что "требуется некоторое время, чтобы верно оценить всё, что мы пережили, и дождаться умиротворения в головах интеллектуалов".

Мне бы тоже хотелось оценить всё, что мы пережили, с достаточно большой исторической дистанции. Но умиротворение совершенно не входит в мои планы, потому что ни где-нибудь, а именно в моём доме жили прусские офицеры, которые непрерывно сновали вокруг моего кабинета и заглядывали в мои окна. Мне же приходилось выносить их наглые шпионские взгляды и постоянно слышать, как под офицерскими сапогами хрустит гравий в моём саду. Надеюсь, вы поняли, какие чувства подтолкнули меня к написанию этого романа.

Этим же объясняются и недостатки произведения, и, надеюсь, его сильные стороны. Их источниками являются сиюминутные чувства, порожденные леденящими душу звуками и зрительными образами. В отличие от историка, который работает с письменными документами, писатель оперирует документами, которые я назвал бы "живыми". Во что могли бы превратиться эти бесценные живые материалы, если бы я прождал еще несколько лет? Приведу в пример лишь один эпизод, один из многих, положенных в основу этих воспоминаний. Я имею в виду сражение при Этрепаньи и последовавший за ним пожар. Достоверное описание этого события может быть сделано лишь со слов его непосредственных свидетелей, которых и по сей день переполняют боль и возмущение. Торопиться надо было уже потому, что участники сражения ненадолго пережили эту трагедию.

Старый мировой судья стоял на коленях перед оккупантами и умолял чтобы они разрешили ему вытащить из горящего дома парализованную жену. Его помощника за то, что тот приготовил господам саксонцам недостаточно вкусный обед, так сильно избили, что он вскоре скончался. А сколько заложников стояли у стены в ожидании мнимого расстрела!

Если бы я стал ждать, то я бы, несомненно, в большей мере увязал бы свой роман с историческим процессом. Но я бы предпочел сделать наоборот: увязать, хотя бы в малой степени, саму историю со своим романом.

Именно поэтому вместо того, чтобы затеять длительную переделку, как я поступал с большинством своих произведений, я опубликовал роман таким, каким он получился: окутанным дымом пожарищ и битв. Этот дым не рассеялся до настоящего времени, как и запах пороха и грохот артиллерийских орудий, который все еще звучит в моих ушах. Я и поныне испытываю тяжелые чувства, подобные тем, что раздирали меня в заснеженных горах Юра, где грохотали выстрелы крупнокалиберных орудий форта Жу, возможно последние на этой войне.