Сумерки империи

— Вы, я смотрю, пытаетесь найти что-то новенькое? Так я вам скажу, что вы ничего не найдете. И не пытайтесь. Это я вам говорю и могу еще много раз повторить то же самое. У них там в Париже сорок семь тысяч национальных гвардейцев и еще сто тысяч служащих мобильной охраны[102] и шестьдесят тысяч солдат, а пруссаков вокруг Парижа не больше двухсот тысяч, и при этом они даже не шевелятся! Ну и шутники эти парижане! И они еще требуют помощи от провинции! Но если у вас, как вы утверждаете, столько сил, то, значит, это вы должны прийти на помощь провинции, а не наоборот. Вы меня понимаете?

— Прекрасно понимаю вас, сударь.

— Эх, хорошо бы Каркассон превратился в Париж!

— А вы, сударь, из Каркассона?

— Нет, я из Гунузуля. Я мэр Гунузуля. Но у нас в Гуну-зуле, как и в Каркассоне, наконец зашевелились. У меня в городе только пятьдесят три национальных гвардейца, но я заставляю их ежедневно тренироваться, как будто их десять тысяч. Каждое утро — подъем, каждый вечер отбой. Все они находятся на военном положении, и только на таких условиях я согласился стать мэром. Мне, видите ли, еще нет сорока, я не женат и поэтому подлежу мобилизации. Но я подумал, что смогу принести больше пользы у себя в коммуне, где я являюсь каким-никаким начальником, чем в армии, где придется выполнять распоряжения какого-нибудь бездарного генерала. Франция обязательно проглотит Пруссию, это я вам говорю.

Еще придет день, когда вы вспомните слова мэра Гуну-зуля. Посудите сами: они взяли Орлеан и решили переправиться через Луару, но не тут-то было. Здесь у нас, на Луаре, не то, что в других местах.

Наивное бахвальство этого господина прервалось, как только в купе появился новый пассажир, внешний вид которого резко контрастировал с внешностью мэра Гунузуля. Новый сосед выглядел, как типичный южанин, и довольно долго сидел с мрачным и сосредоточенным видом, настороженно поглядывая на нас. Он, казалось, подозревал что вокруг полным-полно шпионов. Взглянув на него, я подумал, что такой бирюк точно будет молчать, как рыба. По правде говоря, меня это сильно огорчило. Очень уж мне хотелось узнать, разделяют ли жители южных провинций мнение мэра Гунузуля. Однако вскоре южанин присоединился к нашей беседе, причем, открыв рот, он уже и не думал его закрывать.

Оказалось, что наш новый сосед разработал свой собственный план, и решил съездить в Тур, чтобы доложить о нем правительству. Если правительство примет его, утверждал южанин, тогда Франция будет спасена, и нога германца больше никогда не ступит на французский берег Рейна. Этот великолепный план, в сущности, оказался очень прост: в соответствии с ним следовало без промедления сровнять с землей все крепости на территории Франции, потому что каждая крепость, по мнению автора плана, есть не что иное, как гнездо капитулянтов. Войска укрываются за крепостными стенами, там они расслабляются, а потом и сдаются. На самом же деле встречать пруссаков надо на открытой местности, стоя в полный рост, потому что только на открытой местности мужчина поневоле становится отважным.

Я позволил себе осторожно высказать сомнение в правомерности использования слова "поневоле", но он одним лишь взглядом и коротким жестом мгновенно заткнул мне рот.

— Просто я взял за основу план Карно[103] и улучшил его. Еще в девяносто втором году Карно предлагал разрушить все крепости. Я лишь использовал и развил его идеи. А еще мне нравится его идея раздать пики всему населению. Винтовок Шаспо не напасешься, а пик можно изготовить сколько угодно. Как только мы раздадим пики десяти миллионам французов, тогда пруссаки, считайте, и пропали. Тут я тоже не придумал ничего нового. Я изучал систему Карно и знаю, как он организовывал победы. Я воспринял и усовершенствовал его идеи, и теперь их вполне можно применить в нынешних условиях. Всем этим я занимаюсь из патриотических соображений. Я всего лишь владелец текстильной фабрики и не страдаю ни амбициями, ни тщеславием.

Мог ли я себе представить, что этот текстильный фабрикант и глашатай идей Карно в один прекрасный день займет командную должность в одной из наших армий, где станет советником и вдохновителем генерала, командовавшего этой армией? Каких-либо знаний у этого человека не было и в помине, зато он умел рассуждать обо всем с непоколебимой уверенностью, и люди верили ему, потому что он никогда ни в чем не сомневался.

Так мало-помалу я знакомился по дороге с моральным состоянием сограждан. Мне не терпелось поскорее встретиться с моим кузеном, чтобы в беседах с ним окончательно составить представление о готовности нации к борьбе. Мне казалось, что после падения империи и постигших нас несчастий Франция должна измениться и стать совершенно другой страной, не такой, какой она была, когда я уходил на войну. На смену политической апатии должна прийти готовность людей размышлять о судьбах страны. Но о чем думали и чего желали французы?