Сумерки империи

Признаюсь, то, что я услышал от моего наставника, потрясло меня до глубины души. Но зрелище, открывшееся передо мной на следующий день в Париже, мгновенно рассеяло навеянное его словами неприятное чувство. Я увидел полки солдат и офицеров в полевой форме, направлявшиеся к Восточному вокзалу с оркестрами во главе колонн в сопровождении огромных толп, прославлявших наших защитников. Все были веселы и полны решимости, отовсюду слышались звуки "Марсельезы" и крики "На Берлин!". Глядя на это величественное действо, я подумал, что наш народ, несмотря на его развращенность, все же сохранил присущий ему энтузиазм и боевой дух. Патриотизм не умер, он просто заснул, и вот теперь я присутствую при его пробуждении.

Все пассажирские поезда в восточном направлении, кроме одного, были отменены. Вместо них отправляли воинские эшелоны. Теперь для гражданских лиц поездка, скажем, в Нанси превратилась в серьезную проблему. На вокзале происходило невероятное столпотворение и творилась безумная неразбериха. Я наблюдал душераздирающие сцены прощания и видел потоки женских слез. Никогда прежде мне не приходилось видеть такого количества плачущих женщин, в основном порядочных дам, обнимающих своих мужей, но также и девиц легкого поведения, расстающихся со своими юными лейтенантами.

Чтобы занять место в купе, мне пришлось выдержать настоящий бой с находившимися там офицерами. Они и слышать не хотели, чтобы какой-то тип в гражданской одежде посмел ехать вместе с ними. В углу купе уже успел примоститься один гражданский "шпак". Но когда явился второй — это уже было явно чересчур.

Как только поезд тронулся, в купе сразу завязался разговор.

— Ты куда едешь? — спросил сидевший напротив штабной лейтенант пехотного лейтенанта, занимавшего место справа от меня.

— В Мец[30]…

— В Мец?

— Ну, не в сам город Мец, а в какую-то деревню, название которой начинается с "Мец". Черт знает, как точно она называется. У тебя есть карта?

— У меня в чемодане есть карта Германии.

— А нужна карта Франции. Может быть, у этих господ имеется карта?

Я наблюдал душераздирающие сцены прощания и видел потоки женских слез

Но карты не было ни у кого, и я осмелился вставить слово.

— Возможно, вы направляетесь в Мецервисс?

— Точно.

— А где он находится, этот Мецервисс?

— Думаю, где-то в окрестностях Меца. Во всяком случае, я еду до Меца.

— Вам лучше доехать до Тьонвиля, — сказал я. — От Меца до Мецервисса примерно двадцать пять километров, зато от Тьонвиля всего пара километров.

— Ну а ты куда едешь? — спросил своего приятеля пехотный лейтенант.

— В Гростенкен.

— А где он, этот твой Гростенкен?

— Клянусь, не знаю. Попробую узнать в Меце. Знаю только, что через него проходит железная дорога.

— Может быть, вы, сударь, знаете, где находится Гростенкен? — насмешливым тоном спросил у меня штабной лейтенант.

— Я только знаю, что он находится в четырех-пяти километрах от Фолькемона, а Фолькемон — это станция на железнодорожной линии Мец-Форбах.

— Вы, наверное, географ?

— Вовсе нет. Просто раньше я изучал географию.

Мне показалось, что мой ответ прозвучал несколько напыщенно. Но меня так поразило, что штабной офицер совершенно не знаком с местностью, на которой ему, возможно, предстоит руководить войсками, что я не смог сдержаться. После того, как прозвучал мой ответ, в купе на какое-то время повисла тишина, но длилась она недолго. Вскоре разговор возобновился, и каждый из собеседников изложил свой план военной кампании. Все их планы различались по способам ведения боевых действий и маршрутам движения войск, но полностью совпадали по своим конечным целям: через неделю мы займем Майнц, а через три недели будем в Берлине.

— У меня есть основания полагать, — сказал штабной лейтенант, — что в настоящее время маршал Мак-Магон[31]пересекает Рейн выше Страсбурга и формирует отдельный корпус, который через Фрибург войдет в Вюртемберг и Баварию. Вся Южная Германия с нетерпением ожидает вступление наших войск. Одновременно мы пройдем по левому берегу Рейна, прорвемся через границу и погоним пруссаков до самого Майнца.

Угловое место в купе занимал еще один офицер, служивший в штабе укрепленного района, который за всю дорогу не проронил ни слова. С виду это был добродушный человек с усами, тронутыми сединой. Он носил очки и прихрамывал на одну ногу.

— Господа, — внезапно проговорил он, — я не хотел прерывать ваш ученый диспут, но считаю необходимым предупредить, что впереди вас ждет война, а не легкая победа. Вы и представить себе не можете, с каким противником мы будем иметь дело. Битва, которая нам предстоит, будет настолько ужасной, что весь мир содрогнется.